Валентин Пикуль - Баязет

— Подожди меня здесь, братец, — наказал Клюгенау. — Я тебя долго не задержу — быстро управлюсь…

Прапорщик вошел в полутемный зал, стены в котором были обвешаны пыльными и вытертыми паласами; одна из женщин сказала кому-то про барона:

— Слабенький господинчик!

Клюгенау обратился к сонному греку, читавшему добавления к «Тифлисским ведомостям» о предстоявшем аукционе мебели.

— Уважаемый, могу ли я видеть господина Штоквица?

— Позалуста, — ответил «папочка». — Цьттворты тень на круцок цакрыт. Зенсцина оцень хоросый попался. Вылецать от нее не хоцет…

Молодой, гладко бритый татарин провел Клюгенау на второй этаж дачи де Монкаля и показал комнату Христины, у которой «цытворты тень» пребывает бывший комендант Баязетской цитадели.

Федор Петрович долго стучал:

— Ефрем Иваныч… Господин капитан, это я… Откройте!

Дверь открыла сама Христина — статная и полногрудая немка, без халата, в тесном корсете, в фиолетовых чулках и без туфель.

Штоквиц же был мертвецки пьян и в самой неудобной позе, которую невозможно даже вообразить, валялся на грязной, засаленной кушетке. Клюгенау попробовал расшевелить его, но Христина отсоветовала.

— Какой уж день пьет, — сказала она. — Молчит и пьет. Оставьте его. А то еще блевать начнет…

На капитана было жутко смотреть: лицо сизое, глаза провалены, весь в липком поту, раздерганный и страшный. Клюгенау постоял над ним, брезгливо содрогаясь, потом дал Христине червонец и велел привести Штоквица в чувство.

— Попробую! ..

Она дала ему с руки понюхать какой-то порошок, и Штоквиц замотал башкой, заюлил ногами, отбрыкиваясь:

— Ой, ой… не буду, не буду… Я сказал — потом!

Клюгенау сильно встряхнул капитана за плечи.

— Баязет горит, комендант, — сказал он.

Штоквиц открыл глаза:

— Тьфу, дьявол! Это вы, барон? .. Могли бы, кажется, и не напоминать мне о Баязете… Фу-фу! Дайте выпить чего-либо, не могу…

Клюгенау остановил Христину:

— Водки не надо. Велите принести шампанского.

Христина выплеснула на череп Штоквица кувшин ледяной воды, капитан жадно выцедил стакан шампанского. Вроде стал приходить в себя. Шлепнул по заду Христину, велел убираться ко всем чертям, после чего сказал:

— А вы-то, барон, чего сюда затесались? На вас это не похоже…

— Я не люблю долгов, — ответил Федор Петрович. — Узнал, что вы пропадаете здесь, и вот… Пятнадцать рублей, кои брал у вас, за что и спасибо! Прошу…

Штоквиц смахнул деньги на пол:

— Так я и поверил! Бросьте ломаться, барон, и выкладывайте, чего вам от меня нужно?

— Знать, — ответил Клюгенау. — Знать, кто помог жандармам упрятать Некрасова за решетку!

Штоквиц протянул над столом волосатую лапу и взял тяжелую бутыль за горлышко, словно человека за глотку.

— А ну, шмерц, — сказал он, — вон отсюда!

Клюгенау, вежливо улыбаясь, снял руки с колен и, совсем незаметно для Штоквица, поддел их под ребро стола.

— Еще никому, господин капитан, — сказал он, — не удавалось меня бить. Тем более в таком непотребном месте.

— Вон! — гаркнул Штоквиц, замахиваясь.

На столе кавардак был отчаянный: бутылки, панталоны, тарелки, графины. Один рывок руками кверху — и стол, перевертываясь, с грохотом и звоном летит на Штоквица, засыпая его обломками и осколками посуды.

— Дерьмо! — сказал Клюгенау.

Он спокойно, отряхнув мундирчик, спустился вниз, и когда Штоквиц с револьвером в руке вылетел на лестницу, коляска с бароном уже пылила по дороге к Тифлису.

— Подлец, — скрежетнул Штоквиц зубами. — Поганый шмерц… Выследил-таки меня!

Он расплатился с извозчиком на окраине города, за Сололаки, около небольшой мазанки, утопавшей в саду. Отсчитав восемьсот рублей от сегодняшнего выигрыша, Клюгенау переложил эти деньги в отдельный карман. Долго дергал проволоку звонка, тянущуюся к дому, а на его звонок отчаянно заливалась плюгавая собачонка.

Отговорить калитку вышла девушка в пестром сарафанчике, босая и коричневая от загара.

— Вам кого?

— Я друг вашего отца, — сказал прапорщик, — майора Николая Сергеевича Потресова.

Его провели в дом, чистый и уютный дом, в котором живут чистые и уютные люди. Клюгенау было приятно осматривать беленые стены, ступать по молочно-желтым скрипучим половицам, видеть на стене портрет начальника баязетской артиллерии, перевитый черной тесьмой и украшенный пучками бессмертника.

Он осмотрелся:

— Как здесь хорошо! Никуда бы, кажется, и не уходил…

Дочери покойного майора пришли с огорода, где они копались на грядах, вымыли руки, передавая одна другой полотенце, сели перед гостем на лавку, славные дурнушки, милые русские девушки.