Всеволод Крестовский: Деды

– Стараемся, ваше императорское величество!

Государь лично скомандовал ординарцу несколько приемов и поворотов, полюбовался его выправкой и маршировкой и остался совершенно доволен.

– Спасибо, молодец! – приветливо кивнул он ему головою. – Твоя фамилия?

– Черепов, ваше величество!

– Э, так мы с тобой уже знакомы!

И после короткого молчания, в течение которого его внимательный и зоркий глаз скользил по стройной фигуре ординарца, он вдруг прибавил:

– Благодарю, корнет [44]! Мне лестно видеть в вас такого отличного служаку!

Это было сказано громким и приятным голосом, так что не только окружающие, но весь развод отчетливо слышал слова государя, которые были полною неожиданностью для всех, и более всех для самого Черепова. Почти ошалелый от радости, он смутно вспомнил, однако же, что надо сейчас же благодарить государя за милость, и, по обычаю того времени, преклонил пред ним колено.

Император протянул ему для поцелуя свою руку. Черепов почтительно прикоснулся к ней губами.

В это время прискакал гатчинских войск поручик Ратьков и доложил государю, что гатчинские и павловские батальоны находятся уже пред городской заставой и ожидают высочайших повелений. Обрадованный император тут же сам надел на него Аннинский крест 2-й степени и назначил адъютантом к наследнику. В ту же минуту к государю подвели Помпона, его любимую верховую лошадь, и он, в сопровождении двух сыновей своих, быстро поскакал навстречу своим старым любимцам, которые всецело были его личным созданием, его забавой и утешением в течение долгих и монотонных лет его гатчинского одиночества.

Гвардейский развод остался на площади. Хотя по отбытии государя никем не была подана команда «стоять вольно», но конногвардейцы, по «вольности дворянства» и по недавнему еще обыкновению, на что смотрелось сквозь пальцы, кружком обступили счастливого Черепова и наперерыв поздравляли его с неожиданной милостью.

– Каково метнул из нашего брата солдата да прямо в гвардии корнеты!

– Поди-ка!.. Ну-тка!.. Да, вот те и пудрамантель! – дружески смеясь, замечали товарищи.

– Мы думали – буфонит [45], а он, на-ко, и взаправду! Ай, молодец же, Васька!

– Что ж, брат Вася, поди-ка, теперь зазнаешься?…

– Чего-о? – насупился Черепов. – Да вы меня это за кого понимаете?…

– Так, значит, литки [46]с тебя, дружище!

– Непременно! Завтра же после смены и устрою, – согласился Черепов. – Прошу, любезные друзья, пожаловать к фриштыку [47]в ресторацию Юге, что в Демутовом трактире, – пригласил он, – будут устерсы [48]и аглицкое пиво, и шампанское вино, и многое другое… Последняя копейка ребром, черт возьми, для эдакой радости!

Час спустя по отъезде государя послышались с Гороховой улицы мелодические звуки флейт и грохот барабанов.

Весь развод, естественно, обратил внимание на ту сторону, откуда приближались эти воинственные звуки. То были гатчинские батальоны, торжественно вступающие еще в первый раз на Дворцовую площадь.

Император ехал во главе той части, которую он наименовал в Гатчине своим Преображенским полком, а великие князья следовали пред так называемыми Семеновским и Измайловским полками. Позади пехоты и артиллерии шел прекрасный Кирасирский цесаревича полк, во главе которого Павел Петрович, будучи наследником, прослужил кампанию 1788 года [49]; причем над его головой не раз гудели шведские ядра и свистали пули.

Гатчинские гости были одеты совершенно по-прусски: в коротких мундирах с лацканами и в черных штиблетах; на гренадерах [50]красовались медные шапки [51], а на мушкетерах [52]маленькие треугольные шляпы. Офицеры, большей частью безвестные и бедные дворяне, из бывших морских батальонов, шли на своих местах, держа по форме красивые эспонтоны [53], что для гвардейского развода казалось и смешно, и педантично. Одеты они были все в поношенные и потертые мундиры темно-зеленого цвета, явно перекрашенные, в видах экономии, из разноцветных сукон – обстоятельство, опять-таки служившее бесконечным поводом к насмешкам и колким замечаниям.

– Батюшки! Да какие ж они пегие, полинялые, оголтелые, куцые! – трунили между собой блестящие гвардейские щеголи.

Император меж тем в восторге любовался на свое «модельное войско», шесть батальонов которого с необыкновенной стройностью входили в «алиниеман» [54]на Дворцовой площади. Когда же они выстроились в безукоризненно чистую, строгую линию, государь обратился к ним с речью.