Петр Краснов - Ложь

Все в том же леопардовом пальто, в котором Лиза выехала из Нью-Йорка, вошла она в маленькую комнатку, бывшую спальню Сони. Девичья постель чисто постлана тонким одеялом, в углу образ – Святая Елизавета, и, перед ним, недвижный язычок пламени лампады. На стене портрет Государя и кругом «открытки»: виды Петербурга, Москвы, виды России, целая стена ими занята. Пониже – старая карта Российской Империи. В другом углу – этажерка с книгами: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Толстой, Гончаров, Чехов, Шмелев, Бунин, все русские писатели, и все о России. Под этажеркой, на отдельной полочке, – Евангелие и молитвенник.

Лиза усмехнулась. Вера, Царь и Отечество!..

Но былого жесткого и сухого скептицизма не было в ее усмешке, были горечь, тоска, сознание своего одиночества, сиротливости и, сквозь них, пожалуй, и любопытство: что же, в самом-то деле, такое вера, Царь и Отечество?

– Вот, Лиза, – ласково говорила Аглая Васильевна, – это комната моей Сонечки. Только икону я сменила. Так удачно мне досталась твоя хранительница, Святая Елизавета… И книги я взяла назад Сонечкины. Тебе тут хорошо будет отдохнуть и оправиться. Вот и почитаешь понемножку. Не мудрящая библиотека у меня, а все почитать что найдется. Подумаешь о прочтенном. Я и сама все, нет-нет, да и перечитаю книжки эти. Вспомню… Ты, не видавшая России, вообразишь себе, ее, представишь и поймешь… А как станет тебе уж очень тяжело и одиноко, вот тут, возьми и помолись Богу перед иконой. Я через какое горе прошла, когда мужа замучили и убили большевики, казалось, не выживу; молитва веры исцелила мое горе. Спасла меня…

– Danke [89], – сказала Лиза, и устало села в кресло под иконой.

Аглая Васильевна ушла и тихо притворила за собою дверь. Лиза осталась одна.

Утро… В открытое окно Лизиной комнаты густыми парами входит морозный воздух. Глухой гомон города доносится в окно.

Лиза прибрала комнату, стоит у окна, дышит морозным воздухом, слушает шумы города, и теснит ее грудь больными воспоминаниями. Плакать хочется… Слез нет…

– Лиза, ты готова?..

– Да, Аглая Васильевна…

– Пойдем, Лиза, в церковь. Богу вместе помолимся…

Церковь совсем недалеко [90]. Лиза вошла в нее за Аглаей Васильевной, робко, неуверенно крестясь. Но уже не было почему-то прежнего, самоуверенного, все презирающего, надо всем смеющегося и все осуждающего скептицизма. Уроки профессора Ротшпана остались где-то позади.

Это не был богатый еврейский темпль, куда зашла Лиза спасаться от грозы и дождя, и где познала она весь ужас человеческой злобы и ненависти, но очень бедная церковь. Большая комната с прямой аркой, светлый иконостас, простые иконы и… пусто. Будний день, все на работе. У стены, на темных лавках, старухи в черном, бедном платье, хромой старик в углу. У четырехугольной колонны, с большой, в рост, иконой Спасителя, женщина в трауре с девочкой.

С клироса несется звонкий женский голос. Молодая, черноглазая послушница в черном платочке истово, с глубокой, убежденной верой читает псалмы и молитвы.

Лиза не понимает славянского языка. Она ловит отдельные слова, старается запомнить, смотрит на румяное, молодое, с детскими в черных ресницах глазами, лицо, смотрит, как широко крестится послушница, как тщательно и низко она кланяется, и следит, как летит к алтарю ее звонкий, как журчание горного ручья, приятный, четкий голос.

– Окропиши мя уссопом и очищуся; омыеши мя и паче снега убелюся… Слуху моему даси радость и веселие: возрадуются кости смиренныя…

Из Царских врат раздался возглас:

– Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа ныне и присно и во веки веков…

Три голоса: звонкий, ведущий, чистый, послушницы; хрипловатый басок старого дьякона, и мягкий баритон полного человека в сером пиджаке, ответили дружно:

– Аминь.

Литургия началась…

Лиза отстояла службу, искоса поглядывая на Аглаю Васильевну, крестясь, когда та крестилась, становясь вместе с нею на колени. Сначала все это было неловко; казалось, что на нее смотрят, обращают внимание; с непривычки стоять, уставали ноги; но вышла на улицу на морозный воздух, под бледно-голубое небо, на снег, уже побуревший от автомобильного движения, и вдруг почувствовала себя так легко, как еще никогда себя не ощущала. Точно стала она внутри себя чистой и прозрачной, и отлетела с души жуткая тоска сиротливого одиночества.

Лиза заговорила с Аглаей Васильевной о том, что ей нужно хлопотать о работе, о службе, о заработке.