Петр Краснов - Ложь

Карета круто повернула с узкой улицы на широкий бульвар, против места, где раньше были укрепления Парижа, а теперь стояли безобразные, громадные доходные дома…

«Это Магдалина Могилевская, а не Дуся Королева… Это та “красная матушка”, предательница и убийца!», – мелькнуло в голове Акантова, и он почувствовал, как обмякло его тело. Холодная испарина покрыла кожу, ноги и руки стали бессильными. Глухой шум загудел в ушах. В глазах потемнело.

Из-под широких полей модной шляпки сама смерть улыбалась Акантову мертвым черепом. Большие глаза Дуси казались огромными темными впадинами мертвой головы, ярко блестели белые зубы между темно-накрашенных губ.

Стало безумно страшно.

Чуть качнулась карета, круто поворачивая в открытые железные ворота, Акантов собрался с силами и сделал движение, чтобы открыть дверцу и выскочить из машины. Но ручка не подалась на нажим. Сухо и зло засмеялась Дуся…

Через стекло был виден пустынный и грязный двор, мощеный крупными камнями. За ним темное здание казарменного вида, высокая кирпичная стена со вбитыми по верху гвоздями окружала двор… Тюрьма…

Карета резко остановилась. К ней подбежали рослые люди, открыли дверь; Дуся выскочила из машины. Четыре волосатые руки протянулись в карету, цепко схватили Акантова за руки и за ноги, выволокли вон, поставили на ноги и повлекли, держа подмышки. Мягкая шляпа от толчков упала на лоб и мешала видеть. Ноги не успевали передвигаться и ушибались о камни. Акантов чувствовал, как его протиснули в узкую дверь, за нею была крутая лестница. Акантов споткнулся о ступени, в кровь ссадил колено, и в полузабытье, теряя сознание, поднимался куда-то, толкаемый сильными руками. Его ударили по шее так, что он упал. Шляпа свалилась с него. Акантов услышал стук задвигаемой двери, железный скрежет засова, и наступила тишина.

Акантов осмотрелся. Он был в крошечной каменной камере без окон. Стены были сырые, в высоком потолке устало горела электрическая груша. В камере, кроме стен, пола и потолка, не было ничего. Толстая, тяжелая дверь была наглухо заперта. Чуть доносился невнятный, не умолкающий шум города…

Лиза прибыла в Берлин и устроилась жить у Верховцевых. Это было естественно. Соня вышла замуж за Фреда Ленсфельда, и там уже ожидалось радостное событие: прибавление семейства. Игорь почти всегда был в плавании. Комнаты их были свободны. Аглая Васильевна Верховцева, одинокая вдова, не захотела сдавать комнаты жильцам. Игорь за время плавания проявил так много чуткого внимания к Лизе; в Гамбурге Лизу ожидала милая телеграмма от Аглаи Васильевны, и Лизе нельзя было отказаться от приглашения.

Да и куда было ей деваться? Отец без вести пропал в Париже. Газеты написали об этом вскользь и забыли о старом, никому не нужном генерале. Тетя Маша уехала из Берлина в Вену, и Лиза слышала, что у тети Маши квартира была небольшая. Значит, опять стал вопрос: «entweder-oder»: или у Аглаи Васильевны, или… да где же?.. Нигде!..

Квартира Аглаи Васильевны совсем не походила на квартиру Норингов, как и сама Аглая Васильевна, вдова полковника гвардии, не походила на тетю Машу, жену богатого немецкого коммерсанта.

Верховцева жила в глухой улице, затерявшейся в лабиринте старого Вильмерсдорфа, во дворе, на пятом этаже, без лифта, в квартире с маленькими, уютными комнатами, удобно связанными узким коридором.

У Норинга была богатая, тяжелая берлинская роскошь высоких, просторных комнат, с лепными потолками, была монументальная мебель. У Верховцевой все было просто и бедно. У Норингов – картины, большие часы с башенным, торжественным звоном; у Верховцевой во всех комнатах по углам иконы. В спальне и столовой – с постоянно затепленными лампадками. В столовой висли трогательно-простые портреты Государя и Царской Семьи в черных рамах, перевитых траурными лентами, портрет мужа Аглаи Васильевны, с прибитым к раме георгиевским крестом; стояла простая мебель. Такая же была и сервировка… И… Тишина…

У Норингов была Германия и немцы. У Верховцевой – точно и не было вокруг Германии, точно и не шумел и не жил тут же, за стенами, громадный Берлин. Будто и не в Вильмерсдорфе жила еще не старая полковницкая вдова, но в Петербурге, где-нибудь в тихих линиях Васильевского острова.

У Норингов говорили по-немецки, и не было вопроса о вере в Бога. Это у них и в школе потеряла веру Лиза. У Верховцевой говорили по-русски, и вера, со всеми ее обрядами, привезенными из России, соблюдалась свято.