Игорь Зотиков - Зимние солдаты

Часто бабушка брала меня с собой, и мы шли к центру нашего маленького городка. Придя на центральную площадь, терпеливо стояли около пожарного депо и посматривали на высокую башню над ним. Случалось, что один из больших черных шаров вдруг поднимался на мачту над башней, начинали громко звенеть пожарные колокола, и большие красные повозки, полные пожарных в сияющих медных шлемах, выскакивали из ворот депо, увлекаемые прекрасными сильными лошадьми к месту пожара.

По воскресеньям мы обычно ходили на площадь, где помещался рынок, на который труженики земли привозили плоды своего труда.

Со временем рынок этот почему-то почти совсем опустел. Но я был только рад этому. Потому что вместо возов с продуктами на рыночной площади разместились настоящие пушки. Теперь мне известно, что это были небольшие, перевозимые лошадьми, полевые 75-миллиметровые пушки. Здесь же разместились и лошади, и полевые кухни, и большие серые палатки, в которых жили настоящие красноармейцы. Было отчего прийти в восторг пятилетнему мальчику.

Через много лет, в 1952 году, я попал с группой друзей-альпинистов в центральную часть горного Кавказа. Поселок Местия был центром горной Сванетии, населенной маленьким гордым горным народом, называющим себя сванами. Нам не советовали посещать Сванетию в том году, потому что там тогда проводилась коллективизация – людей насильно заставляли вступать в колхозы. Но мы все-таки попали в Местию. И там, на центральной базарной площади, я увидел те же блестевшие от смазки и постоянного ухода маленькие пушечки на конной тяге, а рядом полевые кухни и палатки, в которых жили красноармейцы. И вспомнилось, что все это я уже видел примерно в 1930 году в Козлове. А один из сванских друзей, пригласивших нас в Местию, рассказал, что именно этим летом 1952 года сваны под давлением русских и собственных коммунистов начали организовывать коллективные – по типу русских колхозов – хозяйства на своей земле:

– Вы должны сделать это добровольно, – сказали нам и ввели в столицу Сванетии русский полк «горной артиллерии на конной тяге».

Сейчас я думаю, что и тогда, и примерно в 1929–1930-м годах в Козлове, я оказался свидетелем одного и того же явления – прикоснулся к истории своей страны. По-видимому, местные козловские активисты и их лидеры испытывали трудности в организации колхозов под Козловом, и, чтобы сделать переход к коллективному хозяйствованию на земле более простым и необходимым в глазах местных крестьян, полк легкой полевой артиллерии вошел в Козлов и расположился на центральной площади городка на радость местной детворе.

Почему-то из времен безмятежного детства в Козлове мне особенно запомнилась одна встреча. Однажды после целого дня на улице, вернувшись домой, я почувствовал странное напряжение. Дома были только Бабуся и какой-то незнакомый мне гость с густой седой бородой, показавшийся мне неопрятным древним стариком. По-видимому, он был центром напряжения в доме – может быть, потому что раньше в нашем доме я не видел мужчин, не считая толпы людей на похоронах прабабушки.

Наш большой стол был накрыт чистой белой скатертью, на нем стоял самовар, чайная посуда и блюдо бабушкиного мелко колотого сахара. Гость, сидевший в глубине комнаты по ту сторону стола, мне сразу не то чтобы не понравился, он меня испугал. Седая, не очень расчесанная борода и длинные, как у попов, которые приходили хоронить прабабушку, волосы, грубые, потемневшие от работы руки. Испугала меня показавшаяся омерзительной то ли рана, то ли язва на шее, с одной стороны, ниже уха. Чувствовалось, что болячка давняя, человек к ней привык, не обращает внимания, даже не завязывает.

Старик сидел за столом, как-то чуть дальше, чем следовало бы, чтобы чувствовать себя удобно. Он пил чай, который подливала ему в большую чашку Бабуся. Чай, по-видимому, был очень горячий. Гость неспешно наливал его в чайное блюдце почти до краев, потом двумя большими заскорузлыми и неуклюжими руками брал блюдце, подносил ко рту и дул на него, а потом потихоньку отхлебывал чай.

Пил он долго-долго, чашку за чашкой, и с каждой чашкой как-то обмякал, становился как будто добрее, казался мне уже не таким страшным. Я прижался к длинной юбке Бабуси, которая слегка гладила меня по головке, приглаживая, поправляя волосики. А старику, по-видимому, стало от чая уже совсем тепло, даже жарко, и он снял красный шарф, до того обернутый вокруг шеи. После этого, правда, мне стало еще страшнее. Я увидел, какая морщинистая, грубая кожа на той части его шеи, что свободна от бороды, а самое главное – увидел на шее, где-то под ухом, отвратительную, как показалось мне, воспитывавшемуся до этого в кругу чистых женщин и девушек, болячку.