Виктор Ахинько - Нестор Махно

Опять молчание.

— Только у красных. Согласны?

Тут уж Чубенко и Щусь, и Алексей Марченко, что зашел в штаб вместе с Семеном Каретником — все закивали.

— Тогда марш в столовую!

Выпилй спирта «за будущее повстанчества», и Билаш, собравшись с духом, предложил сжать в единый кулак окрестных атаманов.

— Сможешь сагитировать? — удивился Нестор, закусывая. — Мы пробовали. Не раз. Они же, как вьюны в тине. Хапаешь — пищат и ускользают.

Он понимал, что объединяться край нужно. Да куда ж самому ехать после разгрома? Начнутся расспросы, подковырки. Вера подорвана, и тех, кто был с ним в Екатеринославе, не пошлешь. А этот новенький, чистенький. Какой с него спрос? Как с гуся вода. Пусть попробует, мухомор.

— Выловим даже щук! — уверенно отвечал Виктор.

— Доглядите на выскочку. Мы, значит, мимо. А он… И где ты, благодетель, пропадал? Если бы раньше появился…

— Хай попробуе, Батько! Что тебе, жалко? — нехорошо, с вызовом перебил его Марченко.

— Не ищи моря — в луже утонешь, — предупредил Щусь, обращаясь к Билашу. — Один десант ты уже высадил.

Им не нравилась шустрость новенького. Своей норовистостью, правда, какой-то тихой, мягкой, но упорной, он напоминал матроса Красковского. Тому тоже дали возможность покуражиться, и что вышло? Хлопнули, как муху, в первом же бою.

— Пусть едет, — небрежно подвел итог Махно. — Кого возьмешь с собой, а?

— Ивана Долженко, кубанского казака.

— Этого вахмистра? Неплохой выбор. Ну, гоните…

Никакого сопровождения им не дали. Дескать, побарахтайтесь, хлопцы, чтоб спесь слетела. Они побывали уже в Пологах, где бедокурили три отряда с пиками, вилами, ружьями.

— Отобьем свои села, и всех мужиков соберем, — пообещал атаман. — Вот чем воевать, ответь?

— Оружие дадим, дадим, — заверил Билаш. — Значит, вы за объединение?

— С руками и ногами.

На разъезде Ново-Карловка стоял батько Коляда. За ним располагалась ватага прапорщика Зверева. Потом заехали в Токмачку к Иващенко — вчерашнему батраку. В селе Вербовом заправлял анархист Паталаха. Все они были в добротных шубах, каракулевых папахах, хромовых сапогах. За поясом два-три револьвера. Тачанки застелены коврами. Паталаха, единственный, сердито возразил:

— Ежели пойдем с вами, где селиться? У чужих дядек? А не пустят? Силу применять? А як же свобода? А самогон, чтоб рану залить?

Билаш отвечал, что все предусмотрено: снабжение, лазареты, обоз.

— Я тоже гарантирую, — подтвердил Долженко.

— А кто ты такой?

— Война у меня за плечами, чуешь? Блестящие и деревянные кресты.

— А на шо мне ваша кагала? — упорствовал Паталаха, смуглый, как цыган, и такой же горячий. — Счас мы сами с усами, решаем, куда двинуть. А вы же в хомут запряжете? Потащите вдаль от родных мест. Екатеринослав брать, потом драпать. На хрена оно нужно? Не-ет, мы против. Категорически!

— Ну, гляди. Завтра не просись, — сказал Виктор. — Будет поздно. Раздавят нас поодиночке, как клопов. Помозгуй. Я еще вестового пришлю.

Теперь они с Долженко подъезжали к Орехово. Не город и не село, вроде Гуляй-Поля. Глухо доносились выстрелы. Бой там, что ли? На перроне, однако, спокойно расхаживали повстанцы.

— Кто командует? — спросил у них Билаш.

— А он бачыш — танцюе!

Виктор всего насмотрелся, но чтобы во время боя выплясывать — это уж слишком. Наяривала гармонь. Кругом стояли хлопцы с винтовками, хлопали в ладони, а в центре, раскинув руки, подскакивал и приседал плотный малый в матросском бушлате. Длинные волосы его то взлетали, то опадали. Он припевал:

Это был молдаванин Дерменжи, служивший раньше телеграфистом на мятежном броненосце «Князь Потемкин-Таврический». Провожая Билаша, Федор Щусь напутствовал:

— В Орехове встретишь братишку моего полосатого. Не пугайся. Передай привет. Он по убеждению, как и мы, анархист-коммунист, но больше, пожалуй, террорист-безмотивник.

— Уточни, — попросил Виктор.

— О Марусе Никифоровой слыхал, небось? Она тоже безмотивница. Толкует так: «Человек в лайковых перчатках достоин смерти». А сама, сучка, — капитанская дочь! — и Щусь захохотал.

«Вот он каков, полосатик», — усмехался Билаш, протискиваясь поближе, чтобы познакомиться. Но тут кто-то крикнул:

— Немцы валят!

Гармонь пискнула и смолкла. Дерменжи нацепил бескозырку на макушку и приказал весело:

— Ну, сынки, пошли.