Виктор Ахинько - Нестор Махно

«Откуда у них такая лихость? — не мог понять Фрунзе, переводя коня в шаг. Допустить, что это — народная война, он, вчерашний революционер, никак не позволял себе: тогда его должности, вся жизнь теряли смысл. — Алчут свободы? Зачем? Блажь! Задурены анархистами! Или защищают добро, хаты? Почему, ну почему мы бессильны? Или у него дьявольский талант?»

Нервничая, Михаил Васильевич стал. анализировать вчерашний день. Было точно известно, что Махно заночевал в селе Крынки. К утру пути его отступления перехватили бронепоезда и верные курсанты. С севера окопалась пехота и незаможники. А Батька стоял себе в селе как ни в чем не бывало, пока туда не приблизился истребительный отряд Зоммера, усиленный другими частями. Повстанцы снялись и, поливая всё вокруг пулеметным огнем, ушли. За ними гнались, потеряли след. И сколько раз так? Красноармейцы явно не желают подставлять лбы под бандитские пули. А те дерутся с отчаянием обреченных, рыщут под носом, шакалы. А тут еще эта соль… на рану!

Солнце село за холм, и в затухающих лучах появились три всадника.

— Осторожнее! — предупредил Маховский. — Может, бандиты, Михаил Васильевич!

— Вперед! — угрюмо приказал тот и пришпорил коня.

Верховые исчезли. В сумерках на дороге показалась воинская колонна.

— Давайте вернемся! — не без страха попросил начальник милиции.

Но его спутник ничего не ответил. Когда до неизвестных оставалось метров сорок, Фрунзе попридержал лошадь и крикнул:

— Командир, доложите!

Колонна приостановилась, но никто не отвечал и не спешил навстречу. Тогда Маховский выехал вперед и потребовал:

— Доложите командующему, товарищу Фрунзе!

После некоторого замешательства раздался выстрел, и начальник милиции упал. Михаил Васильевич кинул коня в пшеничное поле, пригнулся и поскакал. По нему палили вдогонку. Лошадь осеклась и присела на задние ноги. «Это махновцы! Зарубят!» — мелькнула шальная мысль, и больно ударило в правый бок. Лошадь, на счастье, вдруг поднялась и побежала. Сзади слышался топот. За полем… Опять везение! За полем был лесок, и в его темноте Фрунзе потеряли. Он выехал к речушке, ощупал бок. Пальцы слиплись в крови. А на душе полегчало, словно смьш позор…

Когда Нестору Ивановичу доложили об этой встрече, он вспомнил безумную контратаку, где его ранили в бедро. «Фрунзе тоже ярится, мечет икру, — усмехнулся Батько. — Мы с ним из одного теста, да разной выпечки».

В сухменном, без единого облачка, небе появились аэропланы. С ревом скользнув над повстанцами, они кинули вместо бомб листовки. Одна упала прямо в двуколку. Виктор Билаш взял бумажку, заметил постылые слова «амнистия», «сдавайтесь» и уронил ее под колеса. Лень было перекинуться парой слов со спутником (он дремал рядом), больно даже смотреть на утомленные жарой, поникшие подсолнухи. Зачем эти мучения? Бились на сахарной Полтавщине, теперь влекутся в Донбасс, чтобы соединиться с отрядом Каменюка. Где он, жив ли?

Аэропланы развернулись и снова уронили что-то белое, похоже, газеты. Они парили в раскаленном небе. Спутник Билаша перекрестился.

— Ишь, антихристы! — сказал громко. Виктор скосил глаз на него. Давно уже не слышал подобных слов, и говорил их не забитый старичок или худосочный монах, а коренастый, наголо стриженый мужчина лет сорока.

Он явился к ним где-то у села Константиновки на Полтавщине. Там вскипел жаркий бой, в котором пал Федор Щусь. Хоронили его с почестями: склонили черные знамена и дали три сухих залпа. Среди зевак, что собрались в роще, оказался и этот Николай, сразу же прозванный Угодником. Он сказал на могиле такую речь, что обратил на себя всеобщее внимание: «Я верующий… христианский анархист. Сам Бог велел человеку… быть свободным! Нет выше этого тяжкого дара. И кто погибает в борьбе за него — святой!»

Билаш повидал уже всяких анархистов, но вот о христианских даже не слышал и заинтересовался странником. Тот куда-то исчез. Их опять потеснили красные. А Угодник вскоре заявился и сообщил, что Щуся… выкопали! «Ох, большой он грешник, если осквернили его последний приют», — заключил Николай. Что искалц чекисты? Чтобы выяснить это и ближе познакомиться, Виктор пригласил свидетеля в свою двуколку.

— А они пронюхали, что похороны были торжественными, решили: предан земле Махно, — рассказывал Угодник. Лицо у него крупное, но какое-то мягкое, не повстанческое, и глаза кроткие, светятся изнутри. Других таких Билаш не мог припомнить.

— Они уже отрапортовали куда следует, что нет Батьки, пропал, сердешный, — продолжал Николай. — А им не поверили, заставили вырыть труп и освидетельствовать.