Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Ладно, — легко согласился Данилов. — Где наша не пропадала!

Он шел по притихшему Никополю, и становилось не по себе. Вон старуха валяется в грязи, дальше бородатый мужик оскалил рот. Двое ребят лежат, раскинув руки под забором. Их выволакивали обессилевшие родственники, чтобы хоть не помешаться. Василий хотел выругаться, но слова застряли в пересохшей глотке. Казалось, жизнь уже остановилась, навеки кончилась. Никого вокруг, лишь облезлый кот ковылял через дорогу. «Свобода, — думалось. — Вот она, милая, где успокоилась».

В поисках штаба Данилов побывал в разных домах. Заразиться не боялся. Но всегда веселый и неприхотливый, он сейчас, конечно, приуныл. «Да куда денешься? — говорил себе. — Пришли махом, улетим прахом». Равнодушно смотрел на винтовки, пулеметы, даже пушку, что стояли без пригляда. Кому это нужно? Весь город превратился в кладбище и лазарет. Уж чем лечили, одному Богу известно. Хоть крыша над головой, и то хорошо. Зима все-таки.

Штаба как такового уже не существовало. Василий еле нашел Виктора Билаша. Свернувшись калачиком, он спал на диване одетый. В углу на кровати вытянулся Петр Петренко. Оба пострижены наголо.

— Я прямо со станции, — доложил Данилов. — С горем пополам вырвались из-под Александровска. Со мной Лонцов, бронепоезд и три состава снарядов. Что делать дальше?

Билаш устало поднялся, сел, тряхнул головой. Широко поставленные черные глаза его ввалились, губы белые.

— Где Батько? — спросил. Потери, видимо, его не волновали.

— Ушел на ту сторону Днепра и как в воду канул, — отвечал Василий. — Связи нет. Полный кавардак. Чего уж там скрывать, Виктор Федорович, — разгром. Полный! Без малейшего сопротивления.

— Не догрызай меня, Вася. Ты хуже тифозной вши, — слабым голосом попросил начальник штаба армии.

— Разгром, говоришь? — озвался и Петренко, не поднимая головы. Он последнее время командовал особым отрядом. — Шалишь. Мы им еще покажем, где раки зимуют.

Глядя на него, беспомощного, лысого, Василий невольно усмехнулся.

— Но что же все-таки делать? Там у нас бронепоезд пыхтит, — добивался он. — Куда снаряды девать? Целые ж склады на колесах. Им цены нет!

Билаш пятерней провел по лицу, словно снимая боль и усталость. Что он мог посоветовать?

— Скажи людям, хай ждут.

— Мы как обреченные! — возмутился Василий. — Давайте влупим по комиссарам! Столько снарядов. Душа горит!

— Нет, — вздохнул начальник штаба. — По таким же трудягам? Нет. Хай они берут грех на душу. Да и кто бить станет?

С упавшим сердцем Данилов возвращался на станцию. По пути неожиданно встретил Клешню, который как-то помогал ему грузить снаряды.

— Куда бредешь, землероб?

— Ты хотя и начальник, Вася, а свойский. Скажу правду: шукаю попутчиков.

— Домой, что ли?

— Ага. Переболел уже, отвоевался, и командир мой драпанул, Сашка Семинарист. Можэ, чув?

— Бандитская рожа такая?

Захарий кивнул.

— Далеко побёг?

— Та до красных вроде. Счас одна дорога.

— У него ж золотишко, наверно? Заберут!

— Не-а, Сашка и у йих будэ командиром. А от я… дурак, — Клешня почесал затылок. — Був кинь мохноногий, немецкий, и той сдох!

— Не боишься чека? — Данилов глянул искоса.

— А шо ж теперь? Тысячи тикають.

— Ел сегодня? — еще поинтересовался Василий.

— Не-а.

— Ну, тогда дуй со мной на бронепоезд. Там каша варится.

Увидев их, Лонцов спросил:

— Что слышно в штабе?

— Валяются стриженые. Велели ждать.

— У моря погоды? — вскипел командир бронепоезда. Приплюснутый нос его побагровел. — У меня вон, пока ты ходил, вся прислуга разбежалась!

— Ишь ты, вызверился, как коза на мясника, — не остался в долгу и Данилов. — Я что тебе, Батько?

— Та-ак, — перевел дух Лонцов. — А это кто еще припёрся?

— Герой гражданской войны, познакомься. Захар Клешня прозывается. Семь мух одним махом убивает!

— Ловко. Нам бы и раковую шейку для гарнира, — потеплел Кочубей. — Повар-то остался. Эй, Никодим, тащи жратву! Станем жить по правилу: родился мал, вырос глуп, а умер пьян. Ром не забудь, Никодим! Тот, аглицкий, — сногсшибательный. От тифа вроде спасает, а уж от тоски… и подавно.

Они пили день и полночи, пели, плясали в обнимку с трехдюймовыми пушками. А что оставалось делать? Никто их не посещал, не тревожил. Сами себе атаманы, и катись всё оно к е… матери пид тры чорты!

А утром на станцию прибыл знакомый бронепоезд, брошенный на Хортице. Из теплушек посыпались красноармейцы. Явился дядя в островерхой шапке-богатырке.