Виктор Ахинько - Нестор Махно

Красная Армия гнала белых от Орла на юг, все ближе и ближе к махновцам. Скоро пожалует и сюда. Какова будет встреча? Опять Троцкий сунет под нос каленое железо? Или бойцы, простые рабочие и крестьяне, станут брататься? Ох, мало на это надежды. Московские вожди ни за что не допустят. Власть для них слаще любых идей и коммун. Да и тут держиморд хватает.

— Большевики бузят? — спросил наконец Голика.

— Да-а, во главе заговора — Полонский, наш сукин сын. Сегодня пригласит вас на вечеринку и отравит коньяком.

— Ты, Лева, прямо гадалка! Откуда сведения?

— Они собирали губпартком. Мы разнюхали, послали туда своего человека. Гравер Иосиф Гутман тиснул ему на холсте липовый мандат представителя ЦК. Поверили, говорили обо всем, не таясь…

— Почему раньше не доложил? — перебил Нестор Иванович. Он смотрел в окно. На бульваре белел снежок, куда-то бежала бездомная собака.

— Так только закончилось их заседание. А кроме того, у нас войска триста тысяч!

— Лишку хватил.

— Ну с обозами, резервами, далекими отрядами. Одних тифозных больше тридцати тысяч. Я к чему? На каждый десяток повстанцев есть мой доверенный. Разве обо всем доложишь?

— Заговор не мелочь, — заметил Батько. Из открытой форточки пахнуло холодной сыростью, донесся взрыв снаряда, потом еще один. Это с левого берега Днепра били орудия добровольцев.

— Большевички поверили нашему «делегату», — продолжал Голик тихо, бесстрастно. — Полонский заявил: «Всё готово для захвата власти. А Махно с верхушкой уберем. Лучше всего отравить. Сыпняк свирепствует, и не возникнет никаких подозрений. Врачей подкупим».

— Выходит, спровоцировали командира Железного полка? — процедил сквозь зубы Батько.

— Сука не захочет — кобель не вскочит, — парировал начальник контрразведки. Он заматерел, отпустил пушистые усы. Кончики их вздрогнули. Нестор Иванович это заметил. «Может, службу свою возвышает? — засомневался. — Но лучше переборщить, чем недосолить».

— Что предлагаешь?

Голик был из рабочей аристократии — токарь, любил почитывать книжки и давно усвоил правило: хочешь, чтобы с тобой считались, никогда не торопись говорить. Большим пальцем он мягко и медленно подправил усы.

— Не отвечай, — разрешил Махно. — Это в конце концов мелочь — моя, твоя жизнь. Лучше скажи, почему в Екатеринославе не радуются свободе, которую мы дали? Впервые в истории. Почему не берут ее? Даром!

— Хм, Батько, ну и вопрос, — Лев скупо усмехнулся. — А что сделает собака, если ее отвязать? Будет стоять и недоуменно глядеть на хозяина. Потому и пословица: не в воле счастье, а в доле.

— Заладили «доля», «доля». Ермократьев-бандит о ней бубнил. Я же речь веду о целом городе. О нашей Украине! — с болью возразил Нестор Иванович.

— Они же все, барбосы, разные, и у каждого — своя воля. Тебе, Батько, нравится соколом парить, за плугом пройтись, пасеку завести, а другой мечтает о миллионе рублей, третий рвется в правители, иной в холуи. Бабнику юбки снятся. Э-эх, что там еще? Вино, кони, карты… — Голик вздохнул. — Хочешь сделать всех счастливыми — обстругай! Но быстро это не получится. Мозги до-олго вправлять надо, и несогласных — к ногтю.

Скривив губы, Махно исступленно глядел на костолома: «Если он мои-и сомнения читает, как по-писаному, то каково же тем, кто в его подва-але дрожит?!»

— Выходит, Лева, ты не веришь в нашу победу? Сягнул умом выше Кропоткина, Бакунина?

Контрразведчик мельком взглянул на плакат, что висел на стене: «Если есть государство, то непременно есть господство, следовательно, и рабство. Государство без рабства, открытого или замаскированного, немыслимо. Вот почему мы враги государства. М. Бакунин».

— Нет, Батько, я с тобой — до могилы, пока сердце не лопнет. Я токарь, но теперь уже… по человеческим душам.

Нестор Иванович, ухмыляясь, поднялся из-за стола, подошел к соратнику, обнял его за плечи.

— Ну и сволочь же ты, Левка, все-таки. Ладно, иди. Я подумаю.

— О расходах золотого фонда на пропаганду, заграницу… потом?.

— Да, потом. Где это Виктор Билаш?

— Лежит. Возвратный тиф. Вошь, к сожалению, без страха.

— Значит, по-твоему, не доросла до воли Украина? — еще спросил Махно. — Ну, что ж. Хай мается, несчастная. А мы сделаем всё, что сможем. Хоть попробуем, убедимся.

Голик постоял, выжидая, и ушел. Батько взял сводку управления военных сообщений. Железные дороги в ужасном состоянии: топлива нет, крупные мосты взорваны, паровозы на приколе. Это хорошо и плохо. Генерал Слащев, расправившись с галичанами, снова замаячил на горизонте, с запада. Но быстро наскочить не сможет — распутица. Плохо же потому, что и самим не рыпнуться.