Виктор Ахинько - Нестор Махно

В целях скорейшего восстановления нормального движения в освобожденном нами районе, а также исходя из принципа устроения свободной жизни, предлагаю тт. железнодорожным рабочим и служащим энергично сорганизоваться и наладить самим движение, устанавливая для вознаграждения за свой труд достаточную плату с пассажиров и грузов, кроме военных, организуя самим свою кассу на товарищеских и справедливых началах и входя в самые тесные сношения с рабочими организациями, крестьянскими обществами и повстанческими частями.

«А сейчас дайте рабочим хотя бы хлеб, и бесплатно. Немедленно!» — приказал он. Волин сжал в кулаке бородку: «Я что здесь, мальчик на побегушках? Командуй в армии, — подумал. — А я председатель… Стоп! Какая власть? Ежели мы так пыжимся, то что же ожидать от других?»

Всеволод, уже от себя, написал распоряжение начальнику снабжения армии Григорию Серегину, бывшему слесарю: «Предложить Совету профсоюзов через его рабочий аппарат, близко стоящий к массам, организовать бесплатную раздачу беднейшему населению города 15 ООО пудов хлеба». И что же? Профсоюз умыл руки! Ответил: пусть этим займется городской производственный комитет. А там тоже чиновники, спекулянты. Волин возмутился. Да что же это за болото! Опубликовал в газете «Путь к Свободе» разгромную статью «Позор» и предложил созвать съезд рабочих и крестьян, чтобы разоблачить крючкотворов. Без палки, без власти (стыдно в этом признаться) ничего путного, цветущего не наблюдалось. Зерно раздавали повстанцы, прямо из вагонов. Деньги сиротам, вдовам, голодающим вручали из армейской кассы. В ней, конечно, миллиарды рублей, взятых силой. А где же радостный труд, самоуправление?

Выходило, что народ к свободе не готов, робок. Сомневается? Затоптан? Всеволод днем и ночью ломал над этим голову, прочитал на съезде фундаментальную «Декларацию» — что же изменилось? Благоприятного ответа не было — хоть плачь! Из двух одно: либо сам великий замысел анархизма чего-то не учел, либо мешают война и разруха. Волин склонялся ко второму, иначе вся их борьба сразу же и, возможно, навсегда теряла смысл.

— У нас отлично поставлено школьное дело, — отвечал он Кернеру. — Им занимается жена Махно — Галина, симпатичнейшая брюнетка. Мы роздали землю, дома, заводы. Регулярно выходят газеты. В наших театрах полно публики. Кроме того, решили на съезде вопросы о снабжении армии, борьбе с пьянством, о больницах и лазаретах, об украинском языке. Мало этого?

Гость, однако, грустно взглянул на Волина, заметил:

— Есть такие селекционные яблоки, ароматные, крупные… скороспелки. Не приходилось кушать?

Всеволод нахмурился, и Марк Борисович почувствовал, что дальше задираться глупо и опасно. Пусть потешатся ребята. Без предпринимателей и доброй старой веры все равно никто не обойдется. А сейчас… хоть бы детей не потерять да самому уцелеть.

— Как тут Лева Задов? — поспешно сменил тему разговора Кернер. — Он был у нас в Гуляй-Поле депутатом. Хваткий хлопец!

— Контрразведчик первого корпуса, — довольно холодно сообщил Волин.

— Тебе не кажется, Всеволод, что в этой стране, впрочем, как и в любой другой, нас могут сделать свободными только большие деньги? — небрежно спросил еще Марк Борисович, хотя ради этого, собственно, и пришел.

— Нет! — рубанул председатель реввоенсовета. — Не кажется. Соколу все равно, в какой клетке сидеть: в железной или золотой.

— Ну, извини, — Кернер вежливо откланялся и поехал дальше. По дороге думалось: «Ах, жаль! Такие таланты… Сами себя, добровольно, ради иллюзий зарывают в землю!»

Легкость, с которой был совершен взрыв в Леонтьевском переулке, усыпила бдительность анархистов подполья. К тому же минул месяц, никто из них не был взят, и становилось как будто ясно, что в ЧК работает любительское дубье или конспирация террористов — действительно верх совершенства. Петр Соболев так и сказал товарищам:

— Руки у них коротки. Мы еще покажем диктаторам-бэкам (Прим. ред. — Так называли большевиков) октябрьские торжества. Всю Красную площадь, будьте любезны, поднимем в воздух!

Между тем арестованный Барон, не имевший к делу никакого отношения, проговорился, что как-то заходил с безобидным теоретиком Левой Черным в квартиру на Арбате. Чем она интересна? Ничего особенного, вполне легальное жилье. Да все приезжие анархисты туда наведываются. Какой дом? Кажется, тридцать. А квартира? Позвольте, позвольте… Вроде пятьдесят восемь, но не уверен…