Виктор Ахинько - Нестор Махно

— Феодосийский, рядом Керчь-Еникальский полк.

Синие утренние тени вытягивались вдоль заборов и хат. По улице метались всадники.

— Пятую! Офицерскую сюда! — требовал полковник, сидя на горячей вороной лошади. В руке у него бинокль, стекла взблескивали. Ершов подъехал, представился, поинтересовался:

— Что за взрыв был?

— А бес его ведает. Это у них. Пугают уркаганы и лезут, как саранча. Вы ближе, ближе взгляните! — рассердился полковник. — Пятая! Подтянись! За мной! — и он ускакал.

Порученец поехал за ротой. Она пела:

От этой лихой песни легче стало на душе. Но путь капитану преградили телеги. На них стояли пулеметы с продетыми лентами и поднятыми прицелами. Рядом торопились солдаты. А назад уже везли раненых, шли сестры милосердия в белых косынках. Справа на огороде стояли пушки. Подпрыгивая, били прямой наводкой.

— С коня, капитан! — услышал Ершов. — С коня! Срежут!

Он и сам видел, что порет глупость, но молодой задор и пример генерала Слащева, которого пуля боится, не позволяли прятаться. Кто-то звал:

— Ершов! Сюда!

Он заметил на чердаке открытое окошко и чью-то руку. Заехал во двор, привязал коня и по лестнице поднялся под крышу.

— Какая встреча! — послышался незнакомый голос. — Лезь сюда. У нас тут наблюдательный пункт.

Капитан забрался на чердак.

— Не узнаешь? Эх ты, друг ситцевый. Кроткое я! Новочеркасск, госпиталь. Сестричка Вера с шелковыми прядями!

— А-а, — Ершов улыбнулся. — Здорово, Анатолий!

Они обнялись.

— Теперь зыркни, зыркни! — приглашал Кроткое.

В щель было видно, как за голубой речкой ехали на тачанках, бежали толпами к Перегоновке махновцы. В реве орудий, в свисте, стоне можно было лишь понять, что идет навальное наступление. Выдержат ли защитники? Сражение шло внизу. Вправо и влево на огородах фигурки рассыпались, терялись. Весь в чердачной пыли Анатолий передавал команды орудиям, и за Ятранью, за хатами, то и дело кустисто рвались снаряды, вспыхивали белые облачка шрапнелей. А с того берега всё валили, лезли новые конные и пешие и словно пропадали у околицы. Глухо доносилось: «Р-ра! Р-ра!»

Усилился и обстрел позиций добровольцев. Неподалеку от наблюдательного пункта вздыбилась земля, полетели доски.

— Ох и лупят! — поразился Кротков. — Отличные наводчики. Откуда снабжаются? Поди разбери.

Немало повидавший Ершов тоже был удивлен упорством махновцев. Он не раз восхищался холодной стойкостью офицерских частей, но чтобы так отчаянно дрались какие-то бандитские шайки — казалось невероятным. «Мы бьемся за святую белую идею, за судьбу великой России, — полагал он. — Любовь к ней, честь ее — без этого моя жизнь теряет смысл. А что им надо? Чего ради сирые лезут на смерть? Хотят прорваться к беленьким хатам, к женам, детям? Пожалуй, так».

Спустя часа два махновцы, наконец, выдохлись и покатились, толпами побежали назад. Теперь, решил порученец, пора возвращаться и докладывать генералу, что атаки отбиты…

В это время севернее по речке, у сельца Рогово, повстанцы Александра Калашникова с высот пытались развить наступление. Но и тут ничего не получалось. Роты Симферопольского полка во главе с генералом Гвоздаковым стояли стеной. Виктор Билаш тем не менее был спокоен.

— Ждем вестей, — говорил он Калашникову, стоя на кургане. — И не пори горячку! Штаб армии следит…

— Какую горячку? — кипятился Александр. — Мы в окружении. Ловушка вот-вот захлопнется, и перебьют как мух. Давай подкрепление, пока не поздно!

Начальник штаба загадочно усмехался, кривя правый угол губ. Хотя в глубине души он тоже стал сомневаться. «А если всюду так? Белые не шутят. У них небитые войска, куча генералов. Но и мы не пальцем сделаны, как выражается Батько. Потомки славных запорожцев! Где-то обязательно прорвемся».

Особые надежды он возлагал на южный участок. Там уперся Крымский корпус. Испытанные хлопцы. Один железный полк Полонского чего стоит. А на них надвигались из Одессы новобранцы: всякие гимназисты, уркаганы и прочая шваль. Разметать их и ударить в тыл офицерам по речке Ятрань — вот какая стояла задача. Но первым прискакал все-таки гонец с севера, куда была отправлена почти вся кавалерия.

— Умань наша! — доложил он радостно. — Кадеты обоср… Что там творилось!

— Говори яснее.

— Туча пленных. Они, дурачье, взяли вчера город без сопротивления. Петлюровские сечевые стрельцы драпанули, как зайцы, а частью переметнулись к белякам. Пили на радостях, а мы тут как тут. Тысячи порубили. Остальные разбежались. Коней гоним тьму!