Виктор Ахинько - Нестор Махно

За окнами желтели поля, местами уже скошенные. На них возились бабы, редко — мужики, ползали арбы со снопами. Билаш позавидовал им. Вот кому хоть в одном хорошо: делай заведенное от веку и не суши мозги.

В вагоне душно, пахнет яблоками. Верный помощник Иван Долженко пьет узвар на обшарпанном диване, лениво отгоняет мух, молчит, не хочет мешать Виктору писать рапорт. Наконец не выдерживает:

— Был бы пруд, а жабы найдутся. Вручишь акт, чуешь, и я уверен: всё заскользит как по маслу. Мы же честно перешли к красным.

Слова Ивана — прямо бальзам на душу. Мало того, что их могут арестовать и в два счета расстрелять, как хлопцев из оперативного штаба: Озерова, Михалева-Павленко, других. Еще и в газетах расписали, что те предатели, изверги, трусы! Долго ли большевикам? Сердце болело и оттого, что бросили повстанцев на произвол судьбы. Те, было, поверили, попались на удочку сладких слов о свободе — тысячи отчаянных земляков. А что вышло? Где Батько? Где вольная страна Махновия? Всё полетело кувырком!

Билаш опустил руки, сжал их коленями. Твою ж маму и тещу! Верно, другого выхода и не было. Но как же это объяснить несчастным беженцам, тем, кого хватают чрезвычайки, трибуналы, кому в спину стреляют заградотряды? У кого занять совесть нам, слепым поводырям? Ух, новую Запорожскую Сечь основали, на всю Украину замахнулись! Чем мы хуже Богдана Хмельницкого, Мазепы? Но и те не устояли против грозных северных соседей. Или мы прокляты от веку?

«В чем я лично виноват? — в который раз спрашивал себя Виктор и не находил ответа. — Может, не надо было браться за гуж? Вытурили австрияков. Честно? Да. Помогали нам Дыбенки. Тоже кричали: «Мы за народ». Свои же, братья. А сунули штык к горлу. Кто это мог предвидеть? Кто?»

От таких мыслей гудела голова. Билаш тер лоб, давил глазные яблоки. Никаких оправданий не находилось. Потому и не объявил себя батькой. А мыслишка мельтешила: «Хватай момент! Махно умыл руки. Ты воевать умеешь не хуже. Даже лучше, и люди ждут приказа. Но нет патронов, и у вождя — лёд в сердце. Хочешь, чтоб оно лопнуло?»

— Брось мучиться, — посоветовал Долженко. — Скоро Александровск, чуешь? Там погуляем, проветримся.

Виктор все же пытался прийти к какому-то выводу, извлечь пусть и жестокий, но верный урок.

— Почему большевики отцепились от Финляндии, Польши, а за нас зубами держатся? — спросил. — Ты думал об этом, Ваня?

— Хре-ен его знает. Можэ, шо тут хлиб, силь та уголь?

— Так и в Польше уголь!

Долженко сквасил недоуменную рожу, еще и плечи поднял. Билаш усмехнулся.

— То-то и оно, браток, — продолжал. — Мы, украинцы, уступчивые. Кроме того, родные корни, Киевская Русь, православие, считай, один язык. А те уперлись рогами, финны, поляки — пошли вон отсюда с вашей властью!

— А шо ж мы таки? — Иван протянул руку ладонью вверх, словно показывал всю открытость и простодушие свое. — Махно удрав. Нет, чтобы побрататься с Григорьевым, Петлюрой, тоже надутыми пузырями, и вжарить белым и красным по ж…!

— У нас каждый мнит себя гетманом испокон веков. А великого собирателя земель Бог не дает.

— Ну тоди й сыдить в говни, нэ пикайтэ! — отрезал Долженко. — Глянь! Екатерининский вокзал. Приехали.

— Я же рапорт не завершил.

— Кончай, Витя. На всякий случай выставлю часовых и пошлю агента в штаб Ворошилова. Хай пронюхает.

Когда Билаш подписал документ, Иван доложил:

— В аккурат попали. У них совещание, и опасность не замечена. Идем!

Они спустились по улице ближе к Днепру, нашли здание Азовского банка, где помещался штаб армии.

— Мы к товарищу Ворошилову, — сказал Билаш дежурному, из предосторожности не называя себя.

— Он занят. Присаживайтесь.

Никаких знаков отличия, кроме звездочки, ленточки на фуражке, тогда еще не носили. Дежурный и не подозревал, что это махновцы. Жарко, и они были без головных уборов. Дверь в кабинет командующего приоткрылась, донесся чей-то баритон:

— Нет, это не григорьевщина! Батько ушел. Махновцев следует вооружить, и будут драться. Оставить им старых командиров.

— Как? Это невозможно! Есть директива Троцкого: всех атаманов до единого — в чека!

Виктор с Иваном переглянулись. Хоть и опасались ареста, но все-таки надеялись, что пронесет. Вот так влипли! Бежать или ждать? Чего? Пули в затылок?

Тут задвигались стулья. Совещание, похоже, закончилось. Не раздумывая, Билаш вошел. Он уже видел Ворошилова, когда тот приезжал в Гуляй-Поле, но никак не мог равнодушно смотреть на задранный носик и ершистые усики командарма. Что-то в них таилось несерьезное, даже предательское.