Георгий Егоров: Солона ты, земля!

— Тебе приятно с ним танцевать?.. Мне кажется, что от него разит потом, как от лошади.

— Откуда ты это взял?

— Мне так кажется.

Она звонко расхохоталась.

— Ой и выдумщик ты, Аркаша! Ничем он не пахнет. А тебе так кажется только потому, что ты… ревнуешь, ага? — она лукаво посмотрела на смутившегося Аркадия.

А сегодня утром Лариса призналась, что проходу не дает ей этот Ширпак, требует, чтобы замуж за него выходила. Эта новость кольнула сердце Аркадия. «Вот гад, — думал он, — пользуется безнаказанностью и творит что хочет».

Он знал раньше от Коржаева, что Ширпак сейчас верховодит всей контрреволюцией в селе.

«Но ничего, Виктор Михайлович, наши дороги еще встретятся!..»

Весь день Лариса не ходила, а порхала беззаботным мотыльком. То и дело забегала через амбулаторную дверь в горенку. Аркадий укоризненно качал головой, она виновато шептала: «Я осторожно, никого там нет», висла ему на шею, поминутно его угощала чем-нибудь и снова убегала, радостная и счастливая, чтобы через полчаса, забывшись, повторить ту же неосторожность. Вечером, прижавшись к его плечу, с капризным упорством разглаживала мягоньким, как у ребенка, розовым пальчиком складку у него между бровей.

— Ну, не хмурься же…

От рук ее пахло йодом, валерьянкой и какими-то другими лекарствами. Аркадий перехватывал ее руки и улыбался одними глазами.

Потом пили чай. Он смотрел на щебечущую без умолку Ларису. На душе было уютно и почти совсем не тревожно. Пухлыми белыми руками она наливала чай из самовара, подавала ему. Хотелось взять эти пальчики и прижать к своему лицу. Но он сдерживался — привык не поддаваться настроению. Однако ее большие темно-синие глаза манили к себе нежностью и озорством. Они были рядом. Казалось, загляни в них попристальнее — и увидишь освещенную изнутри душу, чистую, полную обаяния.

Не надо было ей подниматься и подходить к Аркадию. Но она подошла, обняла его сзади за шею, прижавшись тугой грудью к его плечу. То ли оттого, что он на мгновение потерял контроль над собой, то ли на самом деле так всемогуще и покоряюще девичье тело — кровь ударила в виски. Аркадий стиснул Ларису в объятьях и стал неистово целовать ее запрокинутое лицо. Расшпилившаяся коса свесилась чуть ли не до пола. Он видел только ее поблескивающие вишневые губы, вздрагивающие ресницы. Кружилась голова. Неведомая сила, смявшая все сторожевые посты его рассудка, захватила его и понесла. Лариса же, обвисшая на его руках, вдруг встрепенулась — она инстинктом женщины почувствовала его состояние, зашептала торопливо:

— Аркаша, не надо меня так целовать. Ты нехорошо меня целуешь…

Но он, казалось, не слышал этого шепота. Его заглушал стук собственного сердца. Он подхватил Ларису на руки, сделал шаг к кровати. И тут, словно окончательно очнувшись, она обхватила его за шею, с силой соскочила с рук.

— Что ты, Аркаша, милый… Разве можно…

А минуту спустя она шептала ему прямо в губы:

— Милый… ну зачем ты так себя…

Он разжал ее руки у себя на шее, поцеловал их. Лариса смотрела на него ласковыми глазами…

За окном послышался хруст подстывшего снега под чьими-то шагами, потом громкий стук в дверь.

— Это не Тищенко.

— За мной кто-нибудь; к больному. Я сейчас спрошу.

Лариса вышла в сени и долго с кем-то переговаривалась через дверь. Потом вбежала в комнату, растерянная, взволнованная.

— Ширпака нелегкая принесла.

— Что ему надо?

— Да черт его знает, привязался и не отстает. Я говорю, что уже легла спать. А он свое: оденьтесь, я хочу что-то важное сказать.

Стук снова повторился.

— Не знаю, — ответила Лариса.

— Вы не скрывайте. Для вас такое общение может очень плохо кончиться.

И вот снова над головой вместо крыши черно-бархатный, утыканный серебряной россыпью купол неба, а под ногами унавоженная, похрустывающая ледком дорога. Данилов торопливо шагал к дому Тищенко. До боли знакомые улочки, мрачные, с насупленными крышами избы, те же самые прясла и дворы — все замечал. И вот последний переулок. Дом его друга. За плетнем чуть заметно колыхнулась тень. Аркадий направился прямо в калитку. Под навесом кто-то притаился.

— Алексей, — тихо окликнул Данилов.

Фигура шелохнулась, отделилась от плетня.

— Аркадий Николаевич!

— Иван пришел? — торопливо спросил Данилов.

— В избе. Ужинает.

— Седлай коней! — И, не задерживаясь, взбежал по ступенькам крыльца.

Иван Тищенко, черный, как вороново крыло, высокий и сутулый, сидел за столом в нижней рубашке и, обжигаясь, хлебал щи. Увидев на пороге Данилова, не донес до рта ложку, выпрямился. Улыбка чуть тронула его губы.