Юрий Вяземский - Великий понедельник. Роман-искушение

Филипп вздохнул и сказал:

– Я знаю. Я помню эту историю.

– И какие слова ты выучил? – спросил Иуда.

– Слова были: «болезнь», «старость» и… «смерть», – отвечал Толмид. – Потому что, поев и поблагодарив меня за гостеприимство, старик встал на ноги, прошел несколько шагов до ворот, упал на землю и больше не поднялся. Потому что он умер… Отец потом объяснил мне, что, когда человек долго не ест, ему нельзя сразу давать много пищи… Впрочем, никто меня не винил. Наоборот, все меня хвалили за то, что я «проявил милосердие» – так это, кажется, называется среди людей и в Законе. Человек этот, дескать, так или иначе должен был умереть, потому что был стар и тяжело болен, а я, честь мне и хвала, приютил его перед смертью и устроил ему, так сказать, последний пир… Я тогда впервые убежал из дома, – продолжал Толмид. – Я пошел вниз по реке и дошел почти до Иордана… Я помню, на дороге возле реки росла смоковница… Теперь ее уже нет – засохла или срубили… Я обнял ее ствол, упал на колени и долго плакал от горя, запоминая новые и страшные для меня тогда слова: «болезнь», «старость», «смерть». Выплакав свое, я вернулся в Вифавару. Мать мне сказала: «В жизни много страданий, мой мальчик, и ты в этом не виноват». И вот я еще одно слово выучил – «страдание». Но слова «ложь» я тогда еще не знал и потому не понял, что меня обманывают и что это я убил старика, накормив его из сострадания.

– «Убил» – громко сказано, – не удержался Филипп. – Правильнее было бы сказать «нечаянно ускорил его смерть».

Толмид, который до этого всё время смотрел на чашку, которую держал в руке, посмотрел теперь на Филиппа, а потом перевел взгляд на Иуду и продолжал:

– Отец сам учил меня читать и писать. Я быстро научился грамоте, но больше любил слушать, как читает отец. Потому что он не только читал, но и толковал для меня книги Закона. Там было много разных слов, и эти слова отец мне пытался доходчиво объяснить… Книгу Проповедника он мне, разумеется, не читал. С ней я познакомился, когда уже самостоятельно стал ходить по субботам в синагогу. Там тогда учительствовал авва Аггей. Он и сейчас здравствует и наставляет, и мы его встречали в Вифаваре – помнишь? Отец того юноши, который хотел пойти с нами, но его богатство ему помешало… Именно Аггей дал мне Книгу Проповедника, сказав, что это мудрейшая из книг, которые ему известны.

Книга эта, – продолжил Толмид, – настолько захватила меня, что я выучил ее наизусть. «Суета», «томление духа», «забота» – эти великие слова мне всё объяснили и на многие вопросы ответили. Так много всего окружало меня, но всё это, оказывается, было «суетой» – какое короткое и точное слово. «Томление духа» – всё то, что с детства было во мне: мои чувства, моя радость, страдания, сомнения мои. «Забота»… Помнишь? «Видел я эту заботу, которую Бог дал сынам человеческим, чтобы они упражнялись в том…» Покой – вот что надо искать в жизни, к чему должен стремиться действительно мудрый человек. Ибо, «лучше горсть с покоем, нежели пригоршни с трудом и томлением духа». И еще, если помнишь: «Всё сделал Бог прекрасным в свое время и вложил покой в сердце человека…» Но как найти этот Покой, которым Господь наделил каждого человека, но которого в моем сердце не было, я не знал. А Книга Проповедника на этот самый главный в жизни вопрос почему-то не отвечала.

Толмид замолчал, а потом попросил у Филиппа:

– Дай мне твою флягу.

– Не дам, – тихо ответил урод. – У меня осталось мало воды. А ты нальешь и опять выльешь.

– Ты знаешь, отец мой по происхождению сириец, – продолжал Толмид, непонятно к кому обращаясь и ни на кого не глядя. – Почти сирийцем был его отец, мой дед, который жил не в Вифаваре, а в Гадаре. И уж точно сирийцем был мой прадед, дед отца, который вообще жил в Дамаске. И в городе нашем много сирийцев. И лишь немногие, как мой дед и отец, обрезались и живут в Законе, а обычно сирийцы язычествуют и поклоняются неизвестно каким богам.

Отец мой – его правильно называть Фолмеем, а не Фоломеем, как зовут его евреи, и не Толмеем, как называют его греки – больше торгует с сирийцами, чем с иудеями. С сирийцами приятнее иметь дело, потому что они не так придирчивы и не так жадны. Торговцы говорят, что у моего отца лучшие фрукты в Вифаваре и одни из лучших во всей Перее. Ну и, понятное дело, обидно бывает, когда предлагаешь хороший товар, за который стоит заплатить хорошие деньги, а иудей начинает морщить нос и корчить рожи, словно его привели в отхожее место… Одним словом, отец предпочитает сбывать товар сирийцам. И потому в нашем доме всегда их полно.