Виктор Гюго - Девяносто третий год

— Они были земледельцы. Отец мой был человек хворый и не мог работать, вследствие того что барин, его барин, наш барин, приказал избить его палками, что было еще очень милостиво, так как отец мой украл кролика, за что, собственно, полагается смертная казнь. Но барин наш помиловал его и сказал: «Дайте ему только сто палок». И отец мой остался калекой.

— Продолжай.

— Дед мой был гугенот, и наш приходский священник устроил так, что его сослали на каторжные работы. Я в то время была еще совсем маленькая.

— Продолжай.

— Отец моего мужа занимался продажей соли. Король велел его за это повесить.

— А муж твой? Чем он занимается?

— В последние дни он сражался.

— За кого?

— За короля, за нашего барина, за господина кюре.

— Черт побери этих скотов! — воскликнул один из гренадеров.

Женщина вздрогнула.

— Вы видите, сударыня, что мы парижане, — любезно заметила маркитантка.

— О, Господи Иисусе! — воскликнула женщина, складывая руки, как бы для молитвы.

— Пожалуйста, без этих глупостей! — строго заметил сержант.

Маркитантка уселась возле женщины и привлекла к себе на колени одного из мальчиков, который нисколько не упирался. Дети так же легко успокаиваются, как и легко пугаются. И то и другое часто бывает без всякой видимой причины. Должно быть, в них говорил какой-нибудь внутренний голос.

— Ну, милая моя землячка, — заговорила маркитантка, — у вас премилые ребята, это верно. Не трудно угадать их возраст. Старшему четыре года, а вот этому — три. А эта сосунья — удивительная обжора. Ах ты, дрянная девчонка! Да ты этак совсем съешь свою маму! Не бойтесь, сударыня. Только я бы посоветовала вам поступить в наш батальон. Берите пример с меня. Зовут меня Гусарихой. Это, конечно, прозвище, но мне больше нравится, чтобы меня звали Гусарихой, чем мамзель Бикорно, как звали мою мать. Я — шинкарка, я, так сказать, утоляю жажду людей, занятых взаимным истреблением. Всякому свое. У нас с вами, кажется, одинаковая нога: я вам дам надеть свои башмаки. Я была в Париже десятого августа {7} 7 10 августа 1792 года — в этот день якобинцы организовали штурм дворца Тюильри. Король Людовик XVI был арестован и заключен в тюрьму. Реальное сопротивление восставшим оказал только полк швейцарских гвардейцев, которые прекратили сопротивление по приказу короля и почти все были убиты обезумевшими восставшими. и угощала вином самого Вестермана {8} 8 Вестерман, Франсуа-Жозеф (1755–1794) — деятель Великой французской революции, генерал. Один из руководителей восстания 10 августа 1792 г. Служил в армии Дюмурье, командовал войсками в Вандее. Друг Дантона, казнен вместе с ним. . Вот это был денек! Я видела, как отрубили голову Людовику Шестнадцатому, т. е. Людовику Капету, хотела я сказать. Ах, как ему не хотелось умирать! Послушайте-ка, вы знаете, что еще не далее как тринадцатого января он сам жарил каштаны и смеялся в кругу своего семейства. Когда его насильно положили на доску, на нем не было уже ни кафтана, ни башмаков; он был одет только в рубашку, пикейный жилет, панталоны из серого сукна и серые же шелковые чулки. Ну, так идемте с нами, что ли? Славные ребята в нашем батальоне. Вы будете второй маркитанткой, я вас научу всем приемам. Тут, впрочем, нет ничего мудреного. У вас будет манерка и колокольчик, вы будете расхаживать среди сражающихся, звоня в колокольчик, чтобы вас было слышно при пушечной и ружейной пальбе и вообще среди шума битвы, и будете выкрикивать: «кто желает выпить чарочку, ребята?» Вот и вся недолга! Я угощаю всех без различия, и белых и синих, — ей-богу! — хотя сама я принадлежу к синим и даже к темно-синим. А все же я не откажу никому в чарке вина. Ведь раненые всегда чувствуют сильную жажду, а умирать одинаково тяжело, к какой бы партии ни принадлежать. Знаете ли, людям умирающим следовало бы перед смертью пожимать друг другу руку. Как глупо драться! Ну, так идемте же с нами. Если меня убьют, вы заступите на мое место. Видите ли, я в сущности добрая женщина и хороший человек. Не бойтесь ничего.

Когда маркитантка перестала тараторить, женщина пробормотала:

— Нашу соседку звали Мари-Жанной, а нашу работницу Мари-Клод.

Тем временем сержант Радуб журил гренадера.

— Замолчишь ли ты, — говорил он. — Ты ее напугал. В присутствии дам нельзя браниться.

— Да как же тут не браниться честному человеку, — ворчал гренадер, — когда видишь таких уродов, свекор которых был искалечен барином, тесть отправлен по милости попа на каторгу, а отец повешен по милости короля, и которые тем не менее, черт побери, бунтуют, хватаются за оружие и лезут на смерть из-за своего барина, попа, короля!