Виктор Андриянов - Полынь чужбины

25 июля 1932 года в парижском дворце юстиции начался суд над Павлом Горгуловым. Защищал его адвокат, прославившийся защитой убийцы Жореса.

Председатель дал Горгулову слово, чтобы он объяснил свою политическую идею. Горгулов читал по бумажке: «...нужно понять жизнь русского эмигранта, человека без родины. Я жил в аду. Французское правительство убило мою политическую идею, мир дает Советам возможность править дальше...»

Вызывают свидетелей. Горгулов, теряя контроль над собой, вскакивает:

— Сегодня можно купить каждого генерала и каждого казака старой русской армии... Достойно сожаления, что мои земляки хотят перед смертью меня оскорбить...

Облачившись в пурпурную мантию, начинает свою речь обвинитель:

— Кто этот мнимый судья, который убил президента республики? Это русский. Здесь, в Париже, есть разные русские. Спокойные и нарушающие спокойствие, белые, красные и даже зеленые. Господа присяжные заседатели, я мог бы представить Горгулова в качестве коммуниста, но не имею для этого достаточно доказательств, хотя мне кажется, что слова казака Лазарева, который был здесь выслушан, правдивы. Кто он, Гор-гулов: белый, красный или зеленый? Можно решительно сказать, что это шарлатан, фанатик, садист, развратник, который под предлогом лечения девушек в действительности насилует их. Горгулов — это Распутин эмиграции...

Его казнили на гильотине...

Как свидетельствует досье желто-голубой папки, эмиграцию раздирали групповые интересы ее различных напластований— национальных, религиозных, политических... Пытаясь найти контакты с белоказаками, оуновцы считали необходимым «допускать и поддерживать казачий национализм, так как он отводит казачество от Москвы. И если бы мы этого не сделали, а сразу заявили, что казаки не имеют ни малейших данных для своей национальной физиономии, то тем самым мы толкнули бы их в объятия москалей. Нам важно оторвать от Москвы дончаков, которые роднятся с русскими по языку, расово — и только казаческими традициями от них отличаются. Дело очевидное: только усиливая эти традиции, мы можем содействовать отмежеванию Дона от России и установлению его союза с Украиной».

Дальше Д. Андриевский в письме к коллеге пишет об экспансии несуществующей желто-блакитной державы на восток: «...мы должны уже сейчас смотреть вперед и думать о территориях для развития нашей нации на востоке». «Кубанцы должны были бы войти в вольноказаческое движение, овладеть им и дать проукраинскую ориентацию».

Организаций становилось все больше, они грызлись и между собой, и изнутри. В «Товариществе запорожцев», променявших берега Днепра на парижские набережные Сены, конфликтовали с генеральным писарем: «Он хотя и вышел из товарищества, но своей вредной активности не прекратил».

Им всюду мерещились враги, заговоры, подвохи. Маниакальная подозрительность была характерной чертой всех группировок, но особенно —- ОУН. Вызывало ее все: взгляд, вопрос, походка, даже просто неприятное первое впечатление, как случилось с Котенко, делом которого занимался целый год генеральный прокуратор ОУН.

«Что же вызвало мои подозрения? — размышлял он сам с собой, пытаясь сформулировать обвинение.—Он не получает денег от организации, а зарабатывает самостоятельно. Хорошо. Заявляет, что работает в торговой фирме, но никому не говорит, как она называется, где находится, что продает... Всегда при деньгах — и немалых. Бросает их налево-направо: легко приходят — легко уходят. При этом всегда заводит политические дебаты и споры. Он в курсе всех дел ПУН, всей ОУН. Но мало знает об УВО. И очень ею интересуется.

В прошлом есть темные страницы. Что он делал в Берлине?

Нельзя оставить без внимания сообщение из Вены, что большевики имели точные информации о ходе конгресса украинских националистов в Вене...»

Кому писал в Ленинград? Раздобыли адрес: пр. Огородный, д. 9, кв. 14, Надежде Александровне Петровой. Но кто она такая? Почему он спрашивал, где именно переходят через границу члены УВО?

И прокуратор решил окружить Котенко контролем, «посадить в банку».

Не найдя ответа на все вопросы, прокуратор все же обвинял Котенко в нарушении данной украинскому национализму присяги и измене ОУН, в провокациях в пользу других украинских организаций и потребовал «применения к нему высшей кары».

Его вывели из провода ОУН, и на этом кончилось: германская разведка дала понять Коновальцу, что она нуждается и в Котенко.