Юрий Когинов - Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона

— Собрались поговорить о моих похождениях на том балу? — ухмыльнулся Чернышев. — Так то ж вы сами определили как событие, достойное анналов истории. Как Помпея или ковчег Ноя.

— Все насмешничаешь. Я же думал, отеческий разговор выйдет, — покачал головою Александр Борисович. — Намедни герцог Ровиго мне попенял на твое поведение, дав понять, что ты — как бы сие точнее передать? — лезешь подчас не в свои дела.

— Что же такое имел в виду мой давний друг Савари? — не скрывая ехидства, спросил Чернышев.

— А то и имел, сказав, что слишком большое любопытство якобы ты проявляешь к знакомствам, а сие может тебе повредить.

— Уж не себя ли почтенный герцог имел в виду? Не проходит и недели, чтобы я у него не обедал или не танцевал на балу. А ежели когда пропущу званый вечер, тут же он, министр, посылает за мною: не случилось ли чего, Александр, не захворал ли? А может, к нежелательным знакомствам герцог отнес мою дружбу с Неаполитанским королем Мюратом и королевой Каролиной, или маршалами Бертье и Неем, Массеной, или, наконец, с королевой Испанской? Не сам ли французский император приказал непременно принимать меня в лучших домах Парижа, о чем мне не раз говорил как о высоком знаке внимания ко мне, личному адъютанту русского царя, самого Наполеона?

— Ну ты не кипятись! — остановил его посол. — Тут, видно, дело не в этих самых знакомствах. Намек на иное — как бы эта полицейская собака Савари кое-чего не унюхал важного, что составляет предмет царских поручений к тебе. Сам понимаешь: не моего ума дело — вникать в твои, стажем так, секретные обязанности. Но предупредить об осторожности — мой долг. Ты же знаешь, как бывает коротко расстояние от одной искры до настоящего пламени.

Тут князь вздохнул и ненароком повернулся к картине, где он был запечатлен с забинтованной головою, пострадавшей на пожаре.

— Ты смел и умен. Иного о тебе и не скажешь, — после вздоха проговорил князь. — Да только прикинь: у Савари песья должность. Тем он и живет, чтобы все вынюхивать и все сторожить от чужого глаза. Потому ему и чудится, будто ты среди каких-то там знакомых, которых у тебя пол-Парижа, выуживаешь какие-то секреты да еще отсылаешь их дипломатической почтой в Петербург. Сие занятие — ставить в известность правительство о делах в чужом государстве, сказал он мне, — обязанность посла. А тебе-де, царскому курьеру и порученцу, пристало в Париже только веселиться на балах.

«Да, пес спущен с цепи и устремился по следу, — подумал Чернышев, оставшись один. — Но какой след я оставил? Неужто кого-то насторожила моя дружба с Жомини?»

В первых числах января, как только прибыл в Париж из Стокгольма, Чернышев сразу объявился у Жомини. Как и обещал опальному историку, он привез из Петербурга указ царя о пожаловании ему чина генерал-майора и приглашении на русскую службу. Но оказалось, фортуна опередила Чернышева. О ссоре Нея с его начальником штаба узнал сам Наполеон, вызвал к себе Жомини и приказал вернуться в строй.

— Император присвоил звание бригадного генерала и прикомандировал меня к маршалу Бертье, — встретил Жомини своего русского друга. — Так что мой нынешний чин — то же самое, что ваш генерал-майор, не так ли? Посему я поступлю таким образом — с благодарностью приму звание, пожалованное мне вашим императором, но до поры сохраню его в тайне.

— А явится ли такая возможность — надеть русские эполеты? — прямо спросил Чернышев.

— Не сомневаюсь, — не задумываясь ответил генерал сразу двух армий и двух государств. — Моя специальность — военное искусство. Ради познания его я, швейцарец, и вступил во французскую армию. А куда мне еще было податься, если армия эта сама к нам пришла? К тому же оказалась она под водительством величайшего полководца, каждый шаг которого — сама история. И я благодарен Небу, что оно подарило мне такую возможность — следовать за мыслью великого человека. Не хвастаясь, могу сказать: если дойдут походы Наполеона когда-нибудь до отдаленных потомков, в том будет, наверное, и моя заслуга. Не сочтете меня нахалом?

— Нисколько, мой друг, — улыбнулся Чернышев. — Потомки обязательно вспомнят, что вы и меня, будущего генерала, научили искусству побеждать.

Оба рассмеялись и обняли друг друга.

— Коли серьезно, русская армия была бы вам весьма признательна за науку, которую вы ей преподали бы. Знаете, когда поднимается целина, она одаривает невиданным урожаем, — произнес Чернышев.

— Именно об этом я и подумал в первую очередь, когда дал согласие на ваше предложение! — воскликнул Жомини. — Русский солдат — самый, вероятно, выносливый в мире и не менее храбрый, чем француз. Но вы правы: ваша армия еще во многом устроена по старинке. Скажите, какая еще армия в Европе сражается в линейном строю? Первая шеренга припадает на колено и дает залп. Затем ее место заступает вторая шеренга. А как движется строй в бою? Шестьдесят шагов в минуту! Я уж не говорю о таком инструменте, так розги, с помощью которых офицер управляет рядовыми! Вот почему я готов был принять ваше предложение — я увидел, как вы верно сказали, у вас целину и понял, каким урожаем она может одарить, если к ней приложить умелые руки. Здесь же, увы, меня самого начинают бить по рукам.