Бронислава Островская - Геройский Мишка, или Приключения плюшевого медвежонка на войне

Это слово взбудоражило Зосю.

— В Станисьляве тетя. Зося хочет к тете.

Они поняли.

— А что за тетя, деточка? Как ее зовут? — расспрашивает доктор.

Малышка не может объяснить.

— Тетя Маня.

— Ничего вы от нее не узнаете, — заключает сестра. — Какую мне там еще тетю Маню искать? Отдадим ее в приют, во славу Божью. Спасем невинную душу.

Я дрожал. Знаю я, какие в Польше православные приюты! Перед глазами сразу замаячила голова с длинными нечесаными волосами под грудой закусок на спинке опрокинувшегося кресла во Львове. Так он еще не угомонился? Бедная Зося!

Должен признать, что я думал больше о ней, чем о себе. Всю ночь провел в тревоге и отчаянии. Тщетно, однако, ломал я голову, размышляя, как вернуться к нашим. Выхода я не видел.

На следующее утро мы с сестрицей отправились в путь. Я старался изо всех своих сил, корчил веселые забавные рожицы, чтобы хоть чуточку приободрить Зосю, которая сидела нахохлившись, словно птичка, под суровым взглядом новой опекунши. Но не ладилось у нас с Зосей с весельем. Меня не радовало даже то, что мы поедем на поезде. Будущее представлялось слишком мрачным.

Неподалеку от Станиславова в купе, в котором мы ехали, бряцая шпорами и саблей, вошел молодой офицер. Странное предчувствие приятной искоркой пробежало по мне: наш! [9] Офицер, вероятно, служил в польском уланском полку, который числился в составе Польской дивизии русской армии, однако действовал самостоятельно. Но почему? Откуда? Здесь! И тем не менее… Уланский мундир, белый орел. Да, сомнений нет. Значит, они здесь… а те… Внезапное ощущение ужаса.

Но тут мне припомнились долгие разговоры бумаг в коляске у Деда. Пробуждается уверенность первых минут войны.

— Против всех трех!

И твердое решение:

— С кем угодно, только бы за Польшу!

Прекрасно. Прекрасно, что они и здесь и там. Перед этими и перед теми — враги. За спиной и у тех, и у этих — враги. Но и у тех, и у этих цель одна — Польша.

— Дай вам Бог!

Молодой улан сел возле Зоси. Минуту спустя он уже с нами подружился. Даже суровое лицо сестрицы просветлело при виде задорной улыбки, что сверкнула под усами, когда он играл с ребенком. Вдруг он заметил надпись на моем ошейничке. Изумился, потом вздохнул:

— Это фамилия и адрес моих родственников. Не застрянь они где-то во Франции… все бы с тобой, малышка, устроилось. Но один я вам помочь не смогу. Вы уж постарайтесь там найти эту тетю Маню, сестрица!

Она пообещала.

Прощание было грустным.

Как будто ушла последняя надежда и нам осталась лишь печаль. В то, что тетя Маня найдется, я не верил.

И не ошибся. Ни объявление в местной газете, ни обращения в различные учреждения не помогли. Мы несколько дней пробыли в Станиславове, и теперь нам предстояло — уже совсем распрощавшись с надеждой — отправиться дальше, в приют. Мы шли по улице к вокзалу. Зося, крепко меня обняв, топала рядом со своей случайной опекуншей, не понимая, естественно, всего ужаса положения. Я же понимал за нас двоих. Отупев от отчаянья, я бесцельно смотрел вперед, в дальнюю перспективу улицы. И вдруг… Не сон ли это? Может, мое отчаяние вытащило со дна памяти самый прекрасный образ? Или же это все-таки явь?

По улице навстречу нам идет наш попутчик, улан, а рядом с ним… нет! Я не могу поверить собственным глазам! Рядом с ним — моя прежняя, любимая хозяйка Галя! Галя с пани Медведской. Она. Нет сомнений! Годы, правда, немножко ее изменили — она выросла, стала стройнее, — но две этих русых косы нельзя перепутать ни с чем, как и эти смеющиеся глаза, и каждое движение — знакомое, незабываемое, дорогое!

Зося их тоже заметила. Обогнала сестрицу, подбежала к своему другу. Тот поднимает ее вместе со мной и представляет дамам. Коротко излагает историю малышки. Видно, он уже рассказывал о ней раньше. Пани Медведская с волнением слушает. Галя смотрит на меня. Словно бы еще не верит, сомневается… но стоило ей взглянуть на мой ошейничек, как глаза у нее наполняются слезами.

— Мама! Это Мишка!

Я не сумею рассказать, что творилось со мной в ту минуту. Все преобразилось буквально на глазах. Стало быть, конец нашим бедам! А ведь я ни минуты не сомневался: все теперь должно закончиться самым счастливым образом — и сразу, — не будь я Мишка! <���…>

[ В доме Медведских в бывшем австрийском Станиславове, ныне неглубоком русском тылу, Мишка проводит осень и зиму шестнадцатого года… Тут Мишке особенно рассказывать нечего. Однако в начале семнадцатого в положении всей русской армии и в государственном положении России происходят резкие и внезапные изменения. ]