Кэтлин Кент - Жена изменника

Марта зашевелилась на его груди, как будто протестуя, но он успокоил ее, прошептав, словно ребенку, «ш-ш-ш», и продолжал:

— Меня послали в деревню неподалеку от города Дрогхеда, чтобы очистить от смутьянов тамошние жалкие хижины. Даже не дома, а какие-то пещеры, вырытые в склонах холмов и обмазанные глиной с соломой. У последней хижины на меня выскочил человек в одной льняной сорочке и в войлочных сапогах и ударил меня в руку старым дедовским кинжалом. Я никогда не видал, чтобы человек кидался на врага с таким неистовством. Я убил его, но кинжал до сих пор ношу с собой как напоминание, что ожесточенней всего люди сражаются за свой дом.

Тогда-то я и услышал детский плач, доносившийся из глубины пещеры. Двери там не было, вместо нее висела овечья шкура. Я заполз внутрь пещеры, в которой пахло дымом и смертью, и обнаружил маленького мальчика лет четырех, прижавшегося к телу матери. Женщина перерезала себе горло, чтобы не достаться нам.

У загнанного оленя меньше ужаса в глазах, чем было у того мальчика. Спрятав в ножны саблю, я протянул ему руку. Он оскалился, потому что ирландские священники говорили ему, что англичане его съедят. Мальчик был уверен, что я сейчас начну рвать его плоть, чтобы поужинать, и, схватив нож, еще теплый от материнской крови, он бросился на меня.

Я говорил с ним час, а может, и больше. Рассказывал про скот и поля, про сбор урожая. Хотя я не говорил по-ирландски, мой валлийский происходит из того же источника. Я рассказал ему о своем погибшем брате, о своем сыне, которому столько же лет, сколько ему, и через некоторое время он подполз ко мне и стал есть хлеб, который я протянул. Когда я вышел из хижины, он пошел следом за мной.

С того дня я решил, что больше не буду никого убивать. Моя рана загноилась и никак не затягивалась, поэтому меня признали негодным к службе и отправили в Англию вместе с другими, чьи конечности не могли гноиться, ибо были отрублены ирландскими повстанцами или отрезаны английскими врачами. Вернувшись в Лондон, я узнал о смерти моей семьи. Уже три месяца как их не было на этом свете.

Прервавшись, Томас глубоко вздохнул, словно воздух стал реже, и плотнее прижался подбородком к голове Марты. Его пальцы крепко сжали ее тело, и она затаила дыхание, чтобы не дрогнуть под его рукой и не мешать рассказу.

— Моя жена, Палестина... — Голос Томаса прозвучал более хрипло, чем раньше. — Моя жена умерла ради человека по имени Лилберн, вождя левеллеров, которого бросили в Тауэр за то, что он выступал за права всех людей. Ходатайствуя за его освобождение, она бросила вызов самому Кромвелю прямо перед палатой общин. Схватив его за плащ, она призвала лорд-протектора к ответу за то, что он убил короля и заключил в темницу людей доброй воли. Можешь себе представить? Девчонка призывает к ответу человека, который тогда был сам как король. Ни один мужчина не решился поднять руку на лорд-протектора, а моя жена смогла. Господь свидетель, смогла. — Послышался короткий хриплый выдох, напоминавший смех, и в нем звучала гордость. Марту пронзило молнией ревности или близкого к ревности чувства, но она отогнала его, чтобы Томас, прижавшись к ее голове, не ощутил охватившего ее жара. — Жену и сына бросили в Тауэр люди Кромвеля. Подонки дождались, когда я уеду в Ирландию. Они только хотели попугать ее, чтобы она перестала обвинять Кромвеля в том, что он сам стал тираном, но Черный Пес пришел к ним, распространяя заразу своим зловонным дыханием, и они с мальчиком умерли в камере от этой тюремной скверны.

Марта попыталась высвободиться из объятий Томаса, чтобы посмотреть ему в лицо, но он только крепче прижал ее к груди. Ее лоб касался его шеи, поэтому она почувствовала, как напряглись жилы и стали сокращаться горловые мышцы, а его челюсть несколько раз опустилась и поднялась без слов, словно он проверял, хватит ли ему воздуху, чтобы продолжить свою печальную повесть. Протянув руку, Марта почувствовала, что его впалые щеки мокры от слез. Ладошкой она прикрыла его глаз, нежно погладила пальцами то место, где бровь была перерезана шрамом, и стала ждать, когда он снова заговорит.

— Я сломал хребет тюремщику, который держал взаперти мою семью, за что сам провел месяц в Ньюгейтской тюрьме. Из своей камеры я слышал крики мужчин и женщин, которых подвергали пыткам в этих застенках, что лишний раз свидетельствовало о том, кем стал Кромвель, — предателем, желающим обладать королевской властью во всем, кроме названия.