Борис Акунин - Бох и Шельма (сборник)

И провалился.

Падал на жесткое, а очнулся на мягком. Кто-то переложил обеспамятевшего Яшку на мешки с травой, пристроил под голову свернутую попону, заботливо укрыл плащом.

Шельма открыл глаза, помигал, вспоминая, где он и что.

Вспомнил. Сел.

На траве в ряд лежали убитые тарусцы, десятка полтора. Князь – отдельно, на телеге, с благочестиво сложенными на груди руками, красивый и строгий. Татарская стрела угодила ему меж стальных пластин, прямо в сердце, так что смерть была мгновенной, и черты не исказились.

Половина оставшихся были ранены – стрелы сыпались так густо, что доставали и в укрытии.

Не успел Яшка оглядеться, как кто-то крикнул:

– Пушкарь опамятовал!

Слышно было глухо, словно через шерсть. Уши еще не оправились от великого грохота.

Шельму обступили.

– Что делать, пушкарь?

Он не столько расслышал, сколько догадался.

– Ноги уносить. Сейчас опомнятся, вернутся – килтык нам всем, – гулко ответил Яшка.

– А? Что он?

И они все тоже оглохли.

– Чесать отсюда надо! Того и гляди татары вернутся, а палить больше не из чего! – Для наглядности он показал на перевернутые бомбасты. – Были пушки, да все вышли!

– Ааа, – протянул Щука. Заорал остальным: – И то! Как мы сами-то не сдумали?

Все побежали – но не прочь от воды, а наоборот, к бомбастам. Навалились, стали укладывать их на места. Кто-то кинулся собирать камни для заряда, другие катили бочонок с прахом.

Ох и дурной же народ! Неужто им мало? Да пропадите вы пропадом!

И Шельма побежал к деревьям. Вскочил на коня, ударил каблуками.

По берегу во весь опор гнал один из дозорных, размахивал снятым шлемом, что-то орал.

Яшка натянул поводья. Понятно: сражение проиграно. Но, прежде чем улепетывать, хорошо бы узнать, в какую сторону бежит войско, – и самому повернуть наособицу.

Дружинник подлетел ближе, и Яшка прочел по губам невероятное:

– Бегут татаре! Бегут! Наш засадный полк по ним ударил! Все поле мертвыми завале…

Тут дозорный увидал, что здесь оба берега – и этот, а пуще того другой – тоже покрыты телами.

– Эвона как у вас… То-то грохотало по-над водой… Ишь, татарвы сколько положили… Ну, у вас тут сеча хуже, чем там, была. – И вскрикнул, посмотрев на телегу: – Ох, князюшка наш! Убит?

Шельма кивнул. Не мог охватить рассудком: как это – русские Орду побили? Разве такое бывает?

– А Бойка где?

– Тоже.

– И мельник?

– И мельник.

Воин перекрестился.

– Значит, теперь ты главный? Что делать велишь? К великому князю скакать, доложить?

– Давай, – равнодушно сказал Шельма.

Ныне, когда бежать-спасаться стало незачем, из него разом будто ушла вся сила. Он зашатался в седле, с трудом слез. Согнулся пополам, густо протошнился. Пал на четвереньки, отполз насколько смог. Свернулся калачиком, подрожал немного и уснул, теперь надолго.

Растолкали его уже вечером.

– Вставай, пушкарь! Едут!

Яшка поднялся. Посмотрел вокруг. Вздрогнул.

Вода в ручье была багровая. Неужто от крови?

Нет, то прощалось с кровавым днем заходящее солнце.

Слух, однако, прочистился. Было слышно, как в покалеченной дубраве радуются обильной жратве вóроны.

– Кто едет?

– А вона. Уж не сам ли государь?

Повернулся в другую сторону – и точно: вдоль Непрядвы, от Дона, приближался целый сонм конных. Скоро стало видно, что впереди всех великий князь Дмитрий – голова обвязана тряпкой, рука на перевязи.

Тарусцы, кто мог стоять, обступили Шельму.

Дмитрий Иванович сначала осмотрел побоище, даже в воду заехал. Удивленно покачал головой на посеченные деревья, на груды трупов. Зычным голосом обратился к свите:

– Пронес Господь. Кабы татары отсюда нам в тыл зашли – конец. Ай да тарусцы!

И теперь уже направил коня к кучке уцелевших.

– Где князь Глеб? Обнять его хочу.

Ему показали.

Дмитрий спешился, снял шапку и обнял-таки Глеба Ильича, хоть и мертвого. Облобызал.

– Первым побежал на татар. Первым и лег, – сказал кто-то из дружинников.

– Первым? – Великий князь обернулся. – А кто над пушками начальствовал? Кто поганых вспять оборотил?

Все обернулись на Шельму.

– Вот он, Яков-пушкарь. Пушки-то его.

Тут Дмитрий Иванович поцеловал и Шельму. Трижды.

Подставляя щеки под жесткие уста московского самодержателя, Яшка думал, что в мире всё стоит на неправде. Истинный победитель татар вон в траве валяется, рачительные мужики с него уж и порты с сапогами сняли. И про сечу эту на куликовом поле, на Непрядве-реке, тоже потом всё переврут. Станут чествовать одних, кого, может, и не за что, а тех, кого надо бы, и не вспомнят. И всегда оно так… Ладно. Не нами мир поставлен, не нам его и бранить. Особенно ежели он в твою пользу неправдствует.