Алексей Новиков - Впереди идущие

– Мне нет нужды спешить свести личное знакомство с его превосходительством генералом Дубельтом, – сказал Виссарион Григорьевич, закончив краткое письмо. – Отдай жандарму, Мари!

Вызов в Третье отделение сильно озабочивал Белинского. Если зовут в первый же день, когда стало известно в Петербурге о французской революции, что же будет дальше?

А случилось вот что: еще в начале февраля в Третье отделение поступил анонимный донос. Если сам Белинский, сообщал аноним, даже и не имеет в виду ни политики, ни коммунизма, то в молодом поколении он легко может посеять мысли о политических вопросах Запада.

По этому доносу и сработала государственно-сыскная машина, только с непривычной, пожалуй, быстротой.

Но сигнал был настолько серьезен, что Белинскому нужно было принять меры.

На следующий день он вел долгий разговор с Некрасовым. Никаких новых известий о Франции Николай Алексеевич не имел. Он рассказывал, что по Петербургу носятся слухи о чрезвычайных мерах, которые намеревается осуществить русское правительство. Потом они разбирали накопившиеся у Виссариона Григорьевича бумаги и письма. Некрасов бросал отобранное в затопленную печь. Виссарион Григорьевич задумчиво смотрел на разгорающееся пламя. Достал из-под спуда свою переписку с Гоголем. Как с ней быть?

– Отдайте мне, – предложил Некрасов, – я сумею сберечь.

– Нет, – твердо отвечал Белинский, – если пойдут по моему следу, то непременно и к вам пожалуют. А сжечь – руки не поднимаются. Давайте запрячем понадежнее. Авось еще прочитают когда-нибудь люди.

Некрасов унес с собой окончание обзора Белинского и поехал прямо в типографию.

Петербург будто замер в тревожном ожидании.

Через несколько дней в «Северной пчеле» появилась первая информация о парижских «происшествиях». Император Николай I объявил на придворном балу о провозглашении во Франции республики. Со дня на день должен был появиться высочайший манифест: Россия готова выступить на борьбу с мятежом и безначалием.

Срочные внутренние меры были приняты царём по докладу шефа жандармов. Шеф жандармов всеподданнейше предлагал установить строжайший надзор не только за печатью, но и за самой цензурой. В пример особо опасной деятельности журналистов был приведен Белинский.

Как можно, в самом деле, доверять цензуре, если она только что пропустила иллюстрированный альманах, предназначенный для подписчиков «Современника»? В альманахе красовалась такая картинка: стоит Виссарион Белинский и недоуменно рассматривает журнальную книжку. Под картинкой подпись: «Своей собственной статьи не узнаю в печати».

Высшая полиция не допустила распространения альманаха даже после разрешения цензуры. В этом же альманахе погиб и первый роман Авдотьи Панаевой «Семейство Тальниковых».

– Передайте Авдотье Яковлевне мое сочувствие, – говорил Некрасову Белинский. – «Современнику» убыток, большой, конечно, убыток, понимаю, очень хорошо понимаю! А ей-то, голубушке, первое крещение… И в какое время!

Словно бы для характеристики начавшегося лихолетия Некрасов рассказывал об учреждении особого комитета для надзора над цензурой и повременной печатью.

– Уж и цензуре не верят, – откликнулся Белинский. – Своя своих не познаша! Кромешная тьма!

– Говорят, – продолжал Некрасов, – что комитет намерен произвести проверку всех изданий и определить кары за всякое вольномыслие. Все действия комитета покрыты тайной. Никого туда не вызывают, никого ни о чем не спрашивают. А в ожидании даже благонамеренные люди цепенеют… Кстати, Виссарион Григорьевич, Краевский совсем лишился сна. Готов сам на себя донести, но вот беда: не знает, как добраться до таинственного комитета.

– А ему-то чего бояться? – удивился Белинский.

– Голову готов себе снять за то, что напечатал в мартовском номере «Запутанное дело». Не читали еще?

– Очень мне недужится, Николай Алексеевич! – вырвалось у Белинского. – А доктор утешает: по весне, мол, обычное дело у чахоточных. Но кто не знает – чем человек ближе к смерти, тем доктора отчаяннее ему врут!

И перевел разговор на Францию:

– Спасибо, хоть Анненков прислал с оказией письмо родным и просил показать письмо мне… Да ведь как Павла Васильевича понимать? Уж очень он блузников боится. Все ему мерещится, что погибнет от революции культура. Известно, наши господа либералы однобоко смотрят.

Белинского тревожило другое.