Юрий Нагибин - Александр Благословенный

— Встал бы, кабы ноги слушались. Какой уж год сидяком сижу.

— Чем ты занимаешься? — мягко спросил Александр.

— Шорничаю помаленьку. Даром хлеб не ем.

— Не обижают тебя?

— Кто ж убогого обидит? Это над молодыми изгаляются, а со старика немощного какой спрос?

— Кто же это изгаляется?

— А всяк, кому не лень, — спокойно ответил старик. — Крепостного разве что курица не обидит, а военного поселенца и курица заклюет.

— Ах ты, смерд! — вскипел Аракчеев и замахнулся на старика, но Александр отвел его руку.

— Алексей Андреевич, не роняй себя.

Аракчеев дрожал от злости, даже царское внушение не подействовало.

— Ты не видишь, с кем разговариваешь? — прохрипел он.

Старик поднял глаза, под густыми седыми бровями зияли пустые глазницы.

— Я с Аустерлица не вижу. А знать знаю, с кем говорю. Не тебя, ты — любой, кто с палкой. А он — царь.

— Как ты меня узнал? — поразился Александр.

— По запаху. От тебя царем пахнет, от него — псарем.

— Алексей Андреевич! — предупреждающе прикрикнул Александр.

Он вынул золотой и положил его на колени старика.

— В память об Аустерлице, — сказал Александр и вышел из избы.

Расстроенный Аракчеев последовал за ним.

— Хороший старик, — душевно сказал Александр. — Он заслужил отдых. Определите его в богадельню для ветеранов. Там он будет среди своих. А здесь его могут не понять.

Лицо Аракчеева разгладилось, он с обожанием смотрел на государя…

Печатают шаг полки. Гудит утрамбованная земля плаца. Хорошо, мощно шагают вышколенные твердой рукой командира — великого князя Николая солдаты с выпученными от усердия глазами, ведомые офицерами с закаменевшими лицами.

Зачарованно смотрит Александр. Поворачивается к Николаю:

— Спасибо, брат. Ты доставил мне истинное удовольствие.

— Рад стараться, Ваше Императорское Величество! — шутливо, но явно польщенный отозвался Николай.

— Ты, право, молодец. Жаль, что по молодости лет не мог принять участие в кампании двенадцатого года. Ты, несомненно, покрыл бы себя славой.

— Вы слишком добры ко мне, — пробормотал Николай, залившийся румянцем.

— Какая великая правда в порядке! — обращаясь не столько к Николаю, сколько к самому себе, произнес Александр. — Дисциплина, дисциплина и еще раз дисциплина — вот что нужно стране, Европе, миру. Вот что нужно каждому человеку. Когда все шагают в ногу, гудит земля, но небо спокойно. Когда все поют в унисон, слова не нужны. Вот истинная мудрость, остальное от лукавого… Вели подать мне лошадь.

— Вы не откушаете с офицерами? — обиженно спросил Николай.

— Неужели я обижу таких молодцов? — улыбнулся Александр. — Увиденное взволновало меня, я должен побыть наедине со своими мыслями. Не бойся, я буду вовремя к столу…

…По лесной просеке скачет на гнедом коне Александр. Его задевают сосновые ветки, но он так ушел в думы, что не замечает этих, порой весьма чувствительных касаний.

Не сразу заметил он и пристроившегося к нему сбоку всадника на сером, в яблоках коне. А затем, скосив взгляд, он обнаружил странное: всаднику не хватало места на узкой тропе, но он спокойно наезжал на деревья и спокойно пронизал их, словно был бестелесен.

Александр встряхнулся и сосредоточил взгляд. Что-то очень знакомое было в кургузой, с наклоном вперед фигуре в серой шинели с высоким воротником; небольшая черная треуголка надвинута на лоб.

Похоже, Александр не очень удивился, узнав Наполеона.

— Почему ты здесь? — спросил он спокойным, мягким голосом.

— По вашему вызову, победитель! — Это прозвучало насмешливо, но не зло.

— Откуда такая ирония? — прищурился Александр. — Ведь я действительно победил.

— Да. И вас, и Шварценберга, и Блюхера, и Веллингтона будут помнить, потому что вы победили Наполеона. А меня, потому что я Наполеон. Меня никто не принуждал к бессмертию.

— А нас принудили вы?

— Конечно! Без меня о вас никто и не вспомнил бы. Теперь вы принадлежите истории, а я — стихии.

Александр повернулся в седле и пристально посмотрел на бледное лицо и глубоко запавшие темные глаза.

— Если я говорю с вами, значит, вы призрак?

— А вы?.. — усмехнулся Наполеон. — Вы тоже призрак того Александра, который вошел в Париж на радость всем гризеткам. Да, я умер, — добавил он деловито. — Мне только этого не хватало для окончательного триумфа.

— Вы правда умерли? — Это прозвучало по-детски.

— Ваши друзья-англичане уморили меня слабыми дозами мышьяка. Милейшему Веллингтону не терпелось от меня избавиться. Он все еще боялся изгнанника. Никаких претензий. Я сделал все, что мог, даже продиктовал скучные мемуары.