Юрий Нагибин - Александр Благословенный

— Последнее мо князя Меншикова, государь! — с улыбкой обращается к императору адъютант.

— Да?.. Какое мо?.. — нервно дернулся Николай.

— Военный министр имеет тройное отношение к пороху: он его не выдумал, не держит в пороховницах и не шлет в Севастополь. — И адъютант со вкусом расхохотался.

Николай сдержал шаг и сказал с истинной болью:

— Неужели вам совсем не жалко Россию? Неужели никому не жалко Россию?

— Севастополь — крепость, но не Россия, — небрежно сказал адъютант.

— Севастополь — больше, чем крепость и военный порт. Это ключ к Черноморью, символ нашего морского могущества! — Николая всего трясло.

— Я, что ли, его сдал? — обиженно пробурчал адъютант.

— Как?.. Что я слышу?.. Разве Севастополь сдали? — задушенным голосом проговорил Николай. — Почему мне не доложили? Где реляция Горчакова, этой рохли?..

— Реляции еще не было… Вот мы и решили, что он сдал город.

— Решили?.. Севастополь никогда не будет сдан! — И словно для самого себя тихо добавил: — Такого позора не пережить.

Николай прошел в свой кабинет. Из-под его ног метнулась громадная крыса.

— Тьфу, гадость!.. Опять не насыпали яду в щели. Как распустились, негодяи! — Он взял колокольчик и с раздражением затряс им.

Никто не явился. Николай подошел к резному шкапчику, висящему на стене, и достал пакетик с крысиным ядом. В дверь постучали.

Знакомый адъютант протянул ему конверт.

— От генерала Горчакова!

— Хорошо. Ступайте!

Адъютант вышел. Николай вертел в руках такой большой, такой надежный и такой страшный конверт.

— Он держится, мой верный Горчаков, уговаривал себя Николай. — Надо выстоять, перетерпеть эти дни, и неприятели дрогнут. Они наглы, дерзки и нестойки, им нужен быстрый успех, иначе они скиснут… — Он разорвал конверт, откуда выпал сложенный вдвое лист дорогой глянцевой бумаги. — «Ваше Величество, — вслух читал Николай, — наконец-то я имею счастье послать Вам солдатский гимн, который Ваше Величество соизволило заказать мне в начале кампании. Будучи постоянно отвлекаем тяготами войны, я не мог выбрать свободного времени, потребного для поэтической сосредоточенности. Смею надеяться, что Ваше Величество простит невольное нерадение старого солдата и снисходительно отнесется к его скромному труду…» Он что — спятил? С остатков своего дряблого умишка съехал? Или я жертва недостойной шутки?

Господи, помилуй Россию!.. И это главнокомандующие!.. Один острит, другой виршеплетствует, третий гнусит акафисты… Несчастная страна… О Боже!.. — Читает: «Всевышний отвернулся от нас, Севастополь пришлось оставить…»

Он роняет письмо.

— Ну, вот и все. Точка. — Подходит к настенному зеркалу и всматривается в свое измазанное горем, жалкое лицо. — Что скажете, Непобедим Палыч?.. Жандарм Европы!.. Разбили тебя в пух и прах лягушатники с макаронниками и с этими… криводушными пивохлебами. С чем ты уходишь? С опозоренной, втоптанной в грязь страной. Хорошо порадел ты династии…

Перед ним возникает на светлой стене как бы фреска, групповой портрет семьи: мужчина, женщина, четыре девушки, красивый мальчик. Они все смотрят на Николая с тихой сосредоточенной печалью.

— Кто это?.. Какие прекрасные лица!.. И какие бледные… На кого они так мучительно похожи?.. Я не знаю их, но я их знаю…

Звучат пистолетные выстрелы — сухо и часто. На лицах проступает кровь. Капли собираются в ручейки, и вот уже вся стена окрасилась в кроваво-красный цвет. Затем кровь сливается, оставляя гладкую чистую стену.

— Господи!.. — Николай вытирает мокрый лоб. — Я понимаю твое знамение…

Он разрывает пакетик с крысиным ядом, ссыпает его в ковшиком подставленную ладонь.

— Как это говорил Пушкин?.. В Москве, когда вернулся из ссылки. Он стоял задом к камину, грел ноги и почему-то сказал эти странные слова: не надо травиться ядом, разбросанным для крыс. Надо, мой поэт, когда нет другого выхода…

Медленно, с гадливым удовольствием слизывает яд с ладони, делает мучительный, звучный глоток, несколько мгновений стоит недвижимо, затем валится, как подрубленное дерево, верхушкой-головой вперед…

Переправа через широко разлившуюся по весне могучую сибирскую реку. На переправе сгрудилось много разного люда: крестьяне-переселенцы и мыканцы, прасолы и офени, монахи, странники, богомольцы, отставные солдаты, бродяги и всякий темный ножевой люд.