Рафаэль Сабатини - Фаворит короля

Он был явно раздражен тем, что его оторвали от занятия, но, увидев лорда Хэя, вскочил и уставился на того, кто когда-то был его патроном, потом — соискателем его милостей, затем — одним из врагов, а сейчас, когда звезда Сомерсета закатилась, — могущественным придворным, обласканным королевскими благостями.

— Милорд! — только и мог воскликнуть Сомерсет, и в возгласе этом прозвучали и удивление, и горечь.

— Я явился к вам от короля, — сразу же объявил лорд Хэй и приступил к изложению того, что ему поручили передать. — Робин, его величество крайне расстроен вашим посланием, в котором вы называете его соучастником вашего преступления.

— Моего преступления?! — Лицо Сомерсета исказил гнев. — Моего преступления! Значит, он твердо решил свалить все на меня? Отлично. Но мы еще посмотрим. Его величество пожалеет, когда я заявлю, что он вознамерился сделать из меня козла отпущения за деяние, совершенное им самим. Передайте ему, что если я предстану перед судом, я скажу их милостям членам комиссии, что я не Балмерино и не граф Гаури, и что если он желает заставить меня молчать, пусть пришлет Хаддингтона, чтобы тот убил меня, как убил Гаури. Если он настаивает на разбирательстве в Вестминстер-холле, я не стану молчать, я никогда не соглашусь взять на себя его позор.

— Милорд! Милорд! — Хэй старался держаться в дипломатических рамках. — В вас говорит злоба, безумие!

— Когда я предстану перед судом, страна сама поймет, что говорит во мне.

— Да, страна поймет. Народ поймет, что вы пытаетесь свалить вину на другого, и тогда ваша судьба будет решена окончательно и бесповоротно.

— Я не перекладываю вину и не собираюсь делать этого, я намерен возложить вину на того, кто действительно виновен.

— Кто действительно виновен? — Хэй спокойно и твердо посмотрел в налитые злобой глаза Сомерсета, затем нахмурился. — Робин, вы обманываете себя, если полагаете, что подобным образом сможете себя обелить, что сумеете убедить и суд, и всю нацию, что сможете запугать его величество. Слишком тяжело бремя улик.

— Улики! Что за улики, если я невиновен? — Голос его светлости дрожал от ярости. — Я никоим образом не причастен к убийству Тома Овербери, и король знает это лучше всех. Еще до того, как мы с графиней предстанем перед судом, весь мир узнает, кто виноват на самом деле.

Лорд Хэй мрачно кивнул:

— Совершенно верно. Мир узнает об этом из уст самой ее светлости, из ее собственного признания в том, что это она задумала преступление. И что против ее признания ваши угрозы, ваши попытки затеять скандал? Этот скандал даже не коснется короля.

Сомерсет вдруг замер. Прежде багровое от гнева лицо его резко побледнело, и он тяжело оперся на заваленный бумагами рабочий столик.

— Она признается… — хриплым шепотом произнес он. Он понял, что совершил глупость — он не учитывал такую возможность. Действительно, чего стоят в свете ее признания попытки обвинить короля? Если кто-то сам признается в преступлении, можно ли обвинить в нем другого? Ей следовало до конца все отрицать, стоять на своем, утверждать, что те несчастные оговорили и самих себя, и ее под действием пыток. А остальное пусть бы она предоставила ему, он бы смог убедительно доказать, что этот процесс — результат заговора против него. И если б она придерживалась такой линии поведения, король ни за что не решился бы отдать их под суд.

Но своим признанием она уничтожала их обоих. Об этом и предупреждал его лорд Хэй: бороться в такой ситуации невозможно. И все же он продолжал сопротивляться.

— Если она призналась, значит, она призналась в том, чего не было, но она считает, что было…

— И вы полагаете, можно подобными словами убедить членов комиссии? — мягко спросил Хэй. Но Сомерсет, казалось, не слышал вопроса.

— И даже если она призналась, ко мне это не имеет отношения.

— Это не так, милорд. Если она берет всю вину на себя, вы все равно остаетесь соучастником. Потому что мотивы преступления общие для вас обоих, и их милости члены комиссии сразу же это поймут. Да, комиссия, милорд, уже это поняла, именно потому вас заключили под стражу.

Сомерсет побрел к зарешеченному окну. Постоял, посмотрел на далекое небо, а затем повернулся к посетителю.

— Значит, — глухим голосом произнес он, — король хочет отправить меня на виселицу?

— Король, — в тоне Хэя звучал упрек, — хочет заверить вас в том, что он по-прежнему вас любит и просит вас дать ему возможность проявить снисхождение.