Томас Рид - Белая перчатка

Уайтхолл.

Carolns Rex".

Послание его величества было встречено громкими одобрительными возгласами, но ни один голос в толпе не крикнул «Да здравствует король!» Все знали, что эта уступка сэру Мармадьюку со стороны короля была сделана не по доброй воле, а внушена страхом. Он сделал это по настоянию парламента, и толпа, приветствуя этот справедливый акт, кричала: «Да здравствует парламент!»

Лицо Скэрти было чернее тучи, когда он последний раз вошел к себе в комнату, чтобы собраться в дорогу.

– Малодушный трус! – злобно бормотал он сквозь стиснутые зубы. Это относилось не к кому-нибудь из обитателей усадьбы, а к королю, который поставил капитана Скэрти в такое унизительное положение.

Спустя десять минут он уже скакал во главе своего отряда прочь из Бэлстродской усадьбы, оставив нескольких кирасиров для сопровождения обоза...

Марион бросилась в объятия отца, как только он сошел с коня.

– О Боже, какая радость! Ты жив и невредим! – шептала она, прижавшись к его груди.

– Да, дитя мое, с такими отважными провожатыми я чувствовал себя в полной безопасности.

– Судьба сжалилась надо мной! Ведь я почти готова была дать свое согласие, пожертвовать собой, но это было бы для меня хуже смерти...

– Пожертвовать собой? Кому, Марион?

– Ему, Скэрти. Он обещал добиться для тебя помилования, но только при условии, что я... – Марион замялась, не решаясь повторить слова Скэрти.

– Можешь не говорить, какие это были условия, – сказал сэр Мармадьюк. – И ты, моя мужественная девочка, готова была принять их! Я знаю твое великодушие! Но, благодарение Богу, я обязан своим спасением не милости врага, а мужеству друзей, и прежде всего – вот этому доблестному джентльмену, которого ты видишь рядом со мной. Если бы не он, приказ короля пришел бы, пожалуй, слишком поздно...

Марион подняла глаза, и взгляд ее встретился с пламенным взглядом Голтспера, сидевшего на коне.

В эту минуту сэру Мармадьюку пришлось вмешаться в стычку между кирасирами Скэрти и своими отважными провожатыми, которые порывались вступить в рукопашный бой.

Марион и Голтспер на минуту остались одни.

– Благодарю вас, сэр, – произнесла Марион прерывающимся от волнения голосом. – Благодарю вас за то, что вы спасли моего отца! Радость видеть его живым служит мне утешением в том горе, которое вы причинили мне.

– Я причинил вам горе, Марион?

– Не будем говорить об этом, сэр. К чему объяснения? Вы знаете, о чем я говорю. О Генри, Генри! Я никогда не думала, что вы способны на такой обман, на такую чудовищную жестокость!

– Марион!

– Не говорите мне ничего! Уезжайте отсюда! Оставьте меня с моим горем, мне больше ничего не осталось в жизни...

– – Я должен подчиниться вашим приказаниям, Марион, – сказал Голтспер, берясь за поводья. – Вы гоните меня? Но как же мне теперь жить, когда вся жизнь моя принадлежит вам? О Боже, куда мне деваться! – с отчаянием воскликнул он.

– К вашей жене, – чуть слышно, с горьким упреком прошептала Марион.

– Ах, вот в чем дело! Так вам, значит, поспешили сказать!

– Да, я знаю все.

– Нет, не все, Марион. У меня нет жены.

– К чему обманывать меня, Генри? У вас есть жена. Я слышала это от людей, которые вас знают. Вы женаты.

– Я скрыл от вас это, Марион. Это правда, я был женат. Но жена моя умерла.

– Умерла?

– Да, умерла. Я признаю, что я виноват перед вами. Я должен был сказать вам все. Мое оправдание только в моем безумстве. Я полюбил вас, когда она еще была жива...

– О Боже, значит, вы разлюбили меня после того, как она умерла?

– Как можете вы говорить так, Марион! Мое сердце принадлежит вам навеки. Разве вы не помните обет, которым вы связали меня, когда мы виделись с вами последний раз? Мне ничего не стоило связать себя этим обетом. Я никогда не мог бы нарушить его, даже если бы я и хотел это сделать.

– Вы смеетесь надо мной, Генри! Как смеете вы говорить мне о своей любви, о своих обетах! Ведь то обещание, которое я взяла с вас, – вы же его сдержали!

– Какое обещание, Марион?

– Как можно шутить так жестоко! А моя перчатка? Когда вы мне прислали ее и гонец передал мне ваши слова, я думала, я не выживу... я...

– Перчатка! С гонцом! – вне себя от изумления перебил ее Голтспер.

– Марион! – крикнул сэр Мармадьюк, успевший огласить королевский приказ и положить этим конец перебранке между кирасирами и толпой. – Домой, дочка! Позаботься принять гостей со всем радушием, которым до сих пор славился дом Уэдов. Мы проделали длинный путь, и наши достойные друзья из Эксбриджа, Денема и Айвера наглотались пыли. Наверно, в наших погребах найдется какое-нибудь освежающее средство... Пойди распорядись, дочка!