Людмила Сурская - от любви до ненависти...

В той истории занятый Анной, Меншиков просто просмотрел скрывающуюся под маскарадом Кэт. А когда она вынырнет, он её уже не в силах будет достать. Попробует сделать свой ход. Это он распустит грязные слухи о ней, думая этим отпугнуть Петра, но не тут-то было. Царь только посмеивался и ещё крепче держался за Катерину. И только в конце их совместной жизни Алексашке удалось повторить тот же трюк, что и с Анной с Кэт. Она не любила Меншикова, боялась его, а вот противостоять не могла. Пётр был сильно к нему привязан. Но вернёмся к нашим героям. Я слишком забежала вперёд. Как водится всему своё время.

После того случая в лодке, когда ей быстро удалось ликвидировать гнев и усыпить царя, Кэт, несмотря на кроткий вид, смело бросалась между ним и людьми во время всех вспышек гнева. Она вешалась ему на руку, тянула за собой. Уводила куда подальше, сажала рядом и принималась поглаживая голову жалеть. Глыба-парень и мальчишка-пацанёнок. Казалось, вот-вот грянет расправа. Переломит ровно соломинку. Ан нет! Пётр сначала что-то невнятное бормотал, потом успокаивался и засыпал. Было и так, что не случись её рядом при такой вспышке гнева, за ней бежали, разыскивали и приводили: «Успокаивай, лечи». А что? К нему боялись подходить. Иногда приступ кидал его ничком и он бился головой о землю. Все стояли вокруг над ним, не сводя расширенных ужасом глаз. У Николки же выходило с ним справляться ловчее всех.

Кэт видела — Пётр страдал. Её же сердце щемило от любви и жалости, но ни пожалеть, ни успокоить, ни выказать своих чувств она не могла. Только однажды он заговорил с ней об Анне. Сидели на бревне у реки… А начало было таким: он смотрел на воду и о чём-то думал. Кэт принесла квас и стояла за его спиной, не зная как подойти. С какого боку, чтоб не прогневить. С этими раздумьями и замешкалась. Обернувшись, посадил её рядом. Смутившись от того, что её пригласили на душевный разговор, раза два открыла было рот, поблагодарить, но так и не решившись закрыла его. Слово за слово рассказал, как влюбился и бегал на свидание. Кэт слушала его с таким дружелюбием и состраданием, на какое только была способна. Боль цеплялась за каждое слово. Вырвать быстро не получилось, но он постарается, заставит себя, сможет… Большой, сильный, он мучился. Как жаль, что она всего-навсего малышка. Он сам, по своему желанию, выплеснул душу, но словно испугавшись своей открытости, осёкся. Прошло не мало, а она всё не могла отрешиться от мыслей, которые всколыхнул в ней прерванный им разговор. И всё же Кэт решилась напомнить ему о жене. Стеснённо кашлянув, переступила с ноги на ногу и присоветовала, в общем. Этого он никак не ожидал. Пётр развернулся, на лице удивление:

— Дуня? Ну я не знаю… Темнота же… К тому же, ленива. А, не морочь мне голову! — царь покривился и досадливо отмахнулся. — Тоже мне… Ты, Николка, право-слово, херувим, разве что без крыльев! Хотя… поглядим-увидим.

Голова Кэт мотнулась от казалось крепкой затрещины. Шмыгнула носом. Слегка поддал. Не больно. Видимость одна. Для неё и пылит. А вообще-то попадало от царя всем и даже друг любезный, Меншиков, не раз был бит в кровь.

Она уже заметила, что он не любил подчиняться женщинам, исключение составляла его мать. А с другими думалось ей всё просто: поскольку сестра Софья служила наглядным для него примером того, каким не след быть женщине, он с ходу вступал в противоречие. Но теперь ей стало понятно, что и дур и тихонь, он тоже не любит. Скорее всего, ему нужна и будет интересна — женщина друг, соратник, при условии, что будет любить и предана ему беззаветно. Отвлёкшись от дум, спросила:

— Питер, ты любил её?

Вопрос выскочил такой, что называется, не в бровь, а в глаз, как раз девчоночий. Но отступать поздно. Вот уж царь удивился. Посмотрел, мол, что за чудеса. Не иначе как медведь в лесу сдох. Недоросток и такие вопросы. Но хулить и насмехаться не стал. Он равнодушно пожал плечами.

— Э-э-э… Я? Её? Смешно право… — на его обветренном лице нарисовалась кислая рожа. Он как-то неопределённо пожал плечами. Но делать нечего пришлось отвечать. — Да я знать её не знал. Маменька, царство ей небесное, сосватала и благословила. От «Немецкой слободы» пыталась, бедная, таким путём оттянуть, это уж теперь я понимаю. Чуяло её сердце ложь. Но не об этом речь. Не роптал я. Удел помазанных такой. Надеялся — подружимся, судьба одной верёвочкой повязала, подругу задушевную желал в ней найти, не вышло. На меня за Анну надулась. Ей бы понять, перетерпеть, не отталкивать. Виноват, втрескался. Да и мал был ещё, не разумен. Первое чувство, не то чтоб красивая, так себе, но живая, бабочкой порхает, не то, что наши стопудовые квашни. Дуни бы подругой моей стать, а она руку за врагами моими потянула… Оказалась замешанной в стрелецком бунте. А ведь цель его была сковырнуть меня и посадить на престол сына моего — Алексея. Нож в спину и от кого, от жены. Как жить с ней? Этого я простить не мог. Сослал в монастырь. Пусть грехи замаливает.