Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

Он опустился на колени и собирался снять с нее маску.

— Росо а росо [50] Тише. , сеньор француз, вы слишком проворны. Сядьте на прежнее место, а то я сейчас же вас покину. Если бы вы знали, кто я и чем рискую, назначая вам свидание, вы удовлетворились бы той честью, что я вам оказываю, придя сюда.

— Право, мне голос ваш кажется знакомым.

— А между тем вы слышите его впервые. Скажите мне, способны ли вы полюбить и быть верным женщине, которая бы вас полюбила?

— Около вас я уже чувствую…

— Вы меня никогда не видели, — значит, вы меня не любите. Разве вам известно, хороша ли я или безобразна?

— Я уверен, что вы очаровательны.

Незнакомка отняла свою руку, которой он уже завладел, и поднесла ее к маске, как будто собиралась ее снять.

— Что бы вы сделали, если бы сейчас увидели перед собой пятидесятилетнюю женщину, безобразную до ужаса?

— Это невозможно!

— В пятьдесят лет еще влюбляются.

Она вздохнула, и молодой человек задрожал.

— Эта изящная фигура, эта ручка, которую вы тщетно стараетесь у меня вырвать, — все мне доказывает вашу молодость.

В этой фразе было больше любезности, нежели уверенности.

— Увы!

Мержи начал испытывать некоторое беспокойство.

— Вам, мужчинам, любви недостаточно. Вам нужна еще красота. — Она опять вздохнула.

— Позвольте мне, прошу вас, снять эту маску…

— Нет, нет! — И она с живостью его оттолкнула. — Вспомните о своем обещании. — Затем она прибавила более веселым тоном: — Мне приятно видеть вас у моих йог, а если, случайно, я оказалась бы не молодой и не красивой… с вашей точки зрения, по крайней мере, — может быть, вы оставили бы меня в одиночестве.

— Покажите, по крайней мере, эту маленькую ручку.

Она сняла раздушенную перчатку и протянула ему белоснежную ручку.

— Мне знакома эта рука! — воскликнул он. — Другой, столь же прекрасной руки, нет в Париже!

— Правда? И чья же эта рука?

— Одной… графини.

— Какой графини?

— Графини де Тюржи.

— А… знаю, что вы хотите сказать! Да, у Тюржи красивые руки благодаря миндальным притираниям ее парикмахера. Но я горжусь тем, что у меня руки мягче, чем у нее. — Все это было произнесено самым естественным тоном, и Мержи, которому сначала показалось, что он узнал голос прекрасной графини, теперь уже сомневался в этом и был почти готов отбросить эту мысль.

«Две вместо одной! — подумал он. — Что же, значит, мне покровительствуют феи». Он старался отыскать на этой прекрасной руке знак от перстня, который заметил у Тюржи, но на этих превосходно сформированных пальцах не было ни малейшего следа хотя бы легкого нажима.

— Тюржи! — воскликнула незнакомка со смехом. — Право, я вам очень обязана, что вы меня принимаете за Тюржи. Но, кажется, я стою несколько большего!

— Клянусь честью, графиня — прекраснейшая женщина из всех, что я видел до сих пор!

— Значит, вы влюблены в нее? — спросила она с живостью.

— Может быть; но снимите, прошу вас, вашу маску и дайте мне увидеть женщину более прекрасную, чем Тюржи.

— Когда я удостоверюсь, что вы меня любите, тогда вы увидите меня с открытым лицом.

— Любить вас… но, черт возьми, как же я могу полюбить, не видев того, кого любишь?

— Разве моя рука не красива? Представьте себе, что и наружность ей соответствует.

— Теперь я окончательно уверен, что вы очаровательны: вы выдали себя, забыв изменить свой голос. Я узнал его, я уверен в этом!

— И это голос Тюржи? — смеясь, спросила она с очень ясным испанским акцентом.

— Точь-в-точь!

— Ошибка, ошибка с вашей стороны, сеньор Бернардо: меня зовут донья Мария, донья Мария де… Позднее я вам скажу свое имя. Я — дворянка из Барселоны: отец мой, который с некоторого времени держит меня под строгим присмотром, отправился путешествовать, и я пользуюсь его отсутствием, чтобы развлечься и посмотреть на парижский двор. Что же касается Тюржи, — перестаньте, прошу вас, говорить мне об этой женщине; мне ненавистно ее имя, она — самая злая женщина при дворе. Кстати, вы знаете, каким образом она овдовела?

— Да, мне что-то рассказывали.

— Ну, и что же вам рассказывали?

— Рассказывали, что, застав мужа за слишком нежным объяснением с одной из камеристок, она схватила кинжал и довольно сильно поранила беднягу, так что он через месяц умер.

— Поступок этот вам кажется… ужасным?

— Признаться, я его оправдываю. Говорят, она любила своего мужа, а я уважаю ревность.

— Вы говорите это потому, что думаете, что перед вами Тюржи, а в глубине души презираете ее, я уверена в этом.