Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь

Тут он остановился и тихонько засвистел. Без сомнения, он узнал мадам де Паван и был крайне изумлен. Кровать заскрипела, когда я вытянул свою шею, чтобы видеть, что будет далее. Даже монах сознавал, что теперь необходимо какое-нибудь объяснение.

— Мадам де Паван, — сказал он хриплым голосом и не подымая глаз, — была увлечена сюда вчера вечером и задержана против ее воли этим человеком, который будет отвечать за это. Мадам д’О, узнав где ее скрывали, просила меня сопутствовать ей и содействовать к освобождению ее сестры.

— И к ее возвращению к обезумевшему от горя мужу?

— Совершенно верно.

— И мадам желает уйти отсюда?

— Конечно! Как же иначе?

— Но конечно, — продолжал Видам, растягивая слова с таким выражением, что лицо мадам де Паван вспыхнуло, — это будет зависеть от лица, которое, употребляя ваше выражение, господин монах, увлекло ее сюда.

— И это была, — вмешалась тут сама мадам де Паван, причем голос ее дрожал от негодования, — настоятельница монастыря Урсулинок. Ваши низкие подозрения вполне достойны вас, месье де Видам! Диана! — продолжала она, схватив за руку свою сестру и бросив презрительный взгляд на Безера, — уйдем отсюда. Я хочу быть с моим мужем. Я задыхаюсь в этой комнате.

— Мы идем сейчас, малютка, — проговорила успокоительно Диана.

Но я заметил, что в ней не было уже того оживления, которым была проникнута ее красота. Какая-то неподвижность, — неужто это был страх перед Видимом? — сменила его теперь.

— Настоятельница Урсулинок, — продолжал Безер задумчиво. — Так это она завела вас сюда? — и в его голосе было неподдельное изумление. — Добрая душа и, я слышал, ваша большая приятельница. Гм!

— Мой очень близкий друг, — отвечала сухо мадам. — Диана, идем же!

— Близкий друг! И она засадила вас вчера сюда! — продолжал рассуждать Видам, с таким видом, как будто он разбирал анаграмму. — И Мирпуа задержал вас здесь; достойный Мирпуа, у которого, говорят, туго набитый чулок под тюфяком и который пользуется уважением между буржуазией. И он в заговоре. Потом, в поздний час ночи является сюда ваша любящая сестра с моим другом монахом, чтобы спасти вас. От кого?

Все молчали. Монах побледнел от злобы.

— От кого? — продолжал Безер с мрачной игривостью. — Вот в чем секрет. Из когтей этого ужасного Мирпуа! От этого опасного Мирпуа! Клянусь честью, — и тут голос его прозвучал решительно, — я думаю, здесь будет безопаснее для вас. Я думаю, вам лучше остаться здесь до утра, мадам, несмотря на этого страшного Мирпуа!

— О, нет, нет! — воскликнула в волнении мадам.

— Да, да! — отвечал он. — Что вы скажете на это, господин монах? Ведь вы согласны со мной?

Монах с мрачным видом опустил глаза. Голос его звучал хрипло, когда он сказал:

— Мадам может действовать по своему желанию. Но она должна дорожить своей репутацией, месье де Видам. Если она предпочитает остаться здесь… конечно.

— О, она должна дорожить своей репутацией? — повторил гигант и в глазах его мелькнула злобная веселость, — и потому она должна идти домой вместе с вами и с моей старой приятельницей мадам д’О, чтобы спасти ее! Вот как стоит вопрос? Нет, нет, — продолжал он со смехом, — мадам де Паван поступит разумно… гораздо разумнее, оставаясь здесь до утра. Нам предстоит работа. Идем же. Пора приниматься за нее.

— Вы серьезно говорите это? — сказал монах, вздрогнув и посмотрев на него вызывающе, почти с угрозой.

— Да, серьезно.

Их глаза встретились и, заметив выражение их, я невольно усмехнулся от радости и толкнул Круазета. Теперь мы уже не опасались, что нас откроют. Мне вспомнилась при этом старая поговорка, что когда воры начинают спорить между собой, то честные люди остаются в выигрыше; и передо мной мелькала возможность такого случая, что, может быть, хитрый монах избавит нас в конце концов от Безера.

Но силы противников были неравные. Видам мог поднять одною рукой своего врага и разбить об пол его череп. Но это еще было не все. Я сомневаюсь, чтобы и в коварстве монах мог быть ему равным. Под грубой животной оболочкой Безера, если только не обманывала молва, скрывался хитрый ум итальянца. По виду беззаботный циник, он отличался в тоже время хитростью и подозрительностью; в этом отношении он представлял собой соединение двух совершенно противоположных натур и подобного соединения мне не приходилось еще встречать в равной степени ни в одном человеке… разве, исключая, моего покойного государя — Великого Генриха. Ребенок отнесся бы с подозрением к монаху; Видам мог подкупить и старого ветерана.