Лидия Чарская - Смелая жизнь

И старый городничий стал нервно барабанить пальцами.

– Вы молчите? Неужели это молчание должно означать, что моя дочь…

Городничий не договорил.

– Успокойтесь, господин ротмистр! – произнес тот же дрожащий, срывающийся голос мнимого офицера. – Ваша дочь жива и здорова… и…

Но тут что-то сильное непреодолимо захлестнуло сердце Нади и вырвалось наружу в неизъяснимом крике отчаяния и счастья:

– Папа! Папа мой! Папа! – бросаясь на колени, повторяла она. – Дорогой, милый… папа!

В одну минуту городничий был подле упавшего к его ногам странного офицера. Два старческих глаза впились в лицо улана, и что-то радостное и мучительное в одно и то же время промелькнуло в глубине этих исстрадавшихся, затуманенных глаз.

– Надя! – отчаянным ответным криком вырвалось из уст Дурова, и отец заключил дочь в свои старческие объятия.

Минуту они молчали оба, словно замерли в объятиях один у другого. И эта сладкая, но томительная минута длилась целой вечностью в их измученных сердцах. Отец целовал руки, и лицо дочери, и белый крестик, колеблющийся на ее груди, геройский крестик, свидетельствующий о храбрости, целовал старую серую шинель, пробитую вражескими пулями, изодранную штыками и потерявшую свой первоначальный цвет в пороховом дыму… Целовал и обливал слезами.

– Надя! Надечка! Радость моя! Герой мой! Воин! Счастье мое! Надечка! – лепетал он между поцелуями, задыхаясь в безумном приливе счастья.

И эти слезы смешивались со слезами его дочери-героя, рыдающей у него на груди.

Когда первый порыв мучительной, острой радости прошел, Надя, робко оторвав от груди отца залитое слезами лицо, спросила его:

– Отец, а где же наши? Мама? Клена? Вася?

Старый Дуров молча прижал стриженную по-солдатски голову дочери снова к своей груди и произнес чуть слышно:

– Клена теперь уже замужем и очень счастлива. А мама…

Тут Андрей Васильевич замялся.

– Что? Она больна? Умерла, быть может?… – трепетным вопросом вырвалось из груди той.

Вместо ответа старый городничий грустно опустил голову.

Надя поняла его.

– Умерла! – прорыдала она. – Умерла, не простив меня, проклиная, быть может! О, папа, папа! Зачем мне не довелось увидеть ее?!

– Успокойся, дитя! Она простила тебе, простила потому, что поняла тебя, твою смелую, необычайную натуру, простила и полюбила… Последние дни жизни она много говорила и думала о тебе и, узнав, куда и на какое дело ушла ты от нас, молилась за тебя… Быть может, Надя, молитвы матери и сохранили тебя в грозные минуты…

– О, мама, мама! – прорыдала потрясенная до глубины души Надя. – А я-то, я! Что я думала о ней? А Вася? Вася мой?… Неужели и он?… О Господи, Господи! – закрыв лицо руками, беззвучно прошептала Надя после долгого молчания.

Она боялась даже договорить то, что подсказывала ей неугомонная жестокая мысль.

– Вася? – послышался тихий ответ отца над нею. – Вася жив и здоров. Взгляни, дитя! Ты не видишь разве?

И Андрей Васильевич мягко отстранил дочь от своей груди.

В ту же минуту что-то юное, бледнолицее, сероглазое, с легким криком радости обвилось руками вокруг шеи Нади.

Это был Вася, милый семнадцатилетний Вася, очень возмужавший и похорошевший за эти шесть лет.

– О, как я счастлив увидеть вас снова, сестра! – произнес он, захлебываясь от восторга, не осмеливаясь выражать так, как бы ему хотелось, свои чувства перед героиней-сестрой, которой он поклонялся, на которую он молился, как на святыню. – О, как я счастлив, что вижу вас! – подхватил он с жаром. – Вы, великая, дивная, храбрая! И единственно, чего я теперь желаю всем моим существом, – это походить на вас хоть немного, хоть отчасти!..

Горячий поцелуй был ответом на пылкую, полную детского искреннего восторга речь юноши…

В эту ночь никто и не думал ложиться спать в старом сарапульском доме. Маленькая семья приютилась в гостиной. Отец и сын не отводили восторженных, блестящих слезами глаз от потерянной было уже для них и вновь обретенной Нади, приведенной причудницей судьбой снова под родительский кров…

А сама Надя остро чувствовала всю прелесть потерянного и вновь обретенного рая…

Шум военной жизни, блеск, военные почести, слава, полк, битвы – все это отходило куда-то в этот миг от сердца странной девушки… В эту ночь, надолго или нет, но она стала прежней Надей, маленькой, смуглой Надей, дочерью и сестрой, нежной, любящей и счастливой.

Ярко светит ласковое солнце… Золотистыми лучами заливает оно скромные могилы Елабужского городского кладбища…