Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

Не больше. Но и не меньше! Только здешние люди не те, которых ты знаешь, мои рыцарь... Скольких перевидали мы, сколько их перебывало у нас в караван-сарае — и знатных, и мастеровых, и чужеземцев, и горцев, и лесовиков, и крепостных стражников, и кочевников, и скотоводов, и туркменов, и каракалпаков. Кто только не проходил тут. Были среди них и дервиши. Называют их абдалами Рума, гази Рума... А воинов у Эртогрул-бея по домам не считай.

Холостые гази по пять десять человек в одном доме ютятся.

Дервиши-воины тоже в одной обители по пять — десять человек живут, а абдалам Рума ни крыши, ни шатра не надо. Под деревьями, в стога: сена днюют и ночуют. Но если архангел Гавриил в трубу протрубит, все они — лихие джигиты. У Эртогрул-бея бабы и те воительницы.. Их называют сестрами Рума. А во главе — мать моего шурина Демирджана, зовут ее Баджибей, то есть предводительница всех сестер Рума. Обычай у них такой же, что у гази да у дервишей-воинов,— распространять веру. Понял теперь, почему не дает согласия Баджибей шурину Демирджану? От них только того и жди: застанут где нибудь в укромном уголке христианина, занесут над его головой саблю — принимай, дескать, истинную веру, гяур, не то конец тебе! Лучше бы уж им на землю вовсе не садиться, раз у них в книгах священных сказано: место мусульманина — на коне.

— Короче, не сидится им на месте?

— Но сидят, потому как узду наложил на них Эртогрул-бей. Послушать Демирджана, шурина моего, так строго-настрого наказал Эртогрул-бей соседей не трогать.— Мавро задумался.— Что ни говори, если прижать народ в пограничном уделе, добра от этого, мой рыцарь, не жди. Отец покойный говаривал бывало: «Бросит клич Баджибей, и бабы за сабли возьмутся да верхами сядут — пиши пропало!» Нет тогда силы, которая могла бы остановить Эртогрулово воинство... Потому, когда бабы их в седло садятся, все они, считай, шербет смерти отведали и жизнь свою уже ни во что не ставят.

— То-то вы и перетрусили, земли свои отдали, жалкие души. Не можете взяться все вместе с четырех сторон да вырезать пять-шесть сотен туркменов.

Мавро в испуге, точно желая предотвратить злодеяние, поднял руку.

— Помилуй, рыцарь мой! Нельзя... Нельзя так! Здесь удел пограничный... А на границе ломать порядок никак нельзя.

С ним, с туркменом, свяжешься, даже убьешь его, все одно не спасешься!

Думаешь, навсегда избавился, а тут-то и смерть твоя. Нет другой избавительницы.

— Ну и наболтал. Вот так избавление!

— Единственное, потому что здесь кровь в землю не уходит. Каждый идет по следу своего кровника, пока не настигнет и не отомстит. Тут и монгольская яса никому не указ. Ухом не ведут. Я уж не говорю о налогах и податях. Монгол, бывает, и сам им доплачивает. Да и наш император не ждал податей от своих пограничных уделов. От себя бакшиш посылал.

— А мы слыхали, грабежом они кормятся? Наврали, значит?

— Грабят, но по обычаю. Не так, чтоб взять сколько вздумается. И не очень-то различают, друг ты или враг. Если на своего крестьянина налетят, возьмут дань за охрану... Бывало, не досчитаемся козы или овцы в стаде — ни шкуры, ни копыт. Матушка моя проклинает их, а отец покойный урезонивает: «Эх, безмозглая баба, где мы живем? Не знаешь разве? На току все перемешано — зерно с половой да с соломой. Так и у нас. Всякой твари по паре. Одни от отца, осерчав, ушли, другие от матери отреклись — с цепи сорвались. Отчего они в Сивасе да в Кайсери не усидели, от тимариотов удрали? Да оттого, что опостылело им работать изо дня в день. Сеять, жать, железо ковать да шкуры мять — тяжело показалось. А вот душой своей бессмертной рисковать да жизнью играть, по-ихнему, легко. Неужто тот, кто задарма душу отдать готов, станет ценить чужое добро!» Так отец матери рот затыкал.

— Понятно. Напугал вас до смерти хворый Эртогрул. Здорово напугал.

— Ничего не напугал... Здесь у нас, благородный рыцарь, каждый, что ему в голову придет, творить не может. Пока порядок не нарушен, дань воинам полагается только на харч. А забыл воин меру — небеса ему на голову обрушатся... Прежде всего, не найдешь базара, куда везти, не найдешь покупателя, кому продать. Нарушил обычай — считай, попал в лесной пожар: огонь с четырех сторон. Кто не знает, думает: прокормиться в пограничных уделах легко. Славное дело — разбойничать. Ошибаются, да еще как!.. Пока обычай не нарушен, у тех, кто разбоем промышляет, дела худые. Сиди по шею в болотах, наживай себе лихоманку, света белого не взвидишь в тростниках, прячься, слушай небо да землю. По следу твоему идут — меняй место, плавай в грязи. Костер не разожги: днем дым увидят, ночью пламя заметят. Затаился, пересидел, надоело кому-то по следу твоему идти, думаешь, всех перехитрил. Все равно свой товар за настоящую цену не сбудешь. За сто алтынов один возьмешь. Славный разбойник в этих краях Чудароглу, из монгольского племени чудар. Правитель Гермияна за него горой, главный монгольский воевода всей силой монгольской его опекает, но и он в шакала обратился, совсем облик человеческий потерял..