Кемаль Тахир - Глубокое ущелье

— Ах, чтоб тебе, Пир Эльван! На такой совет ума не надо.

— Могу и умней присоветовать: не забудь взять с собой веревку... Покрутишься тогда в развалинах Ойнашхисара, не зная, чем связать Чудароглу, эй, аллах!.. Вот уж мы посмеемся!..

Каплан Чавуш взял веревки, отобрал сорок воинов. Но когда выяснилось, что нет среди них ни Мавро, ни Керима, началось истинное светопреставление. Матушка Баджибей рассвирепела, упаси аллах! От ее воплей дрожали земля и небо:

— Кривой френк и долговязый сотник — наши кровники, нами подстреленная дичь! Как же не взять с собой моих сыновей — Керима и Мавро?! Сами должны мы отомстить.

Сказала как отрезала. Ни Орхан-бей, ни шейх Эдебали не сумели ее убедить, что, по шариату, наказывать преступников положено бею санджака.

— Вот мое слово, не знающий обычая Каплан! Слово матери Дев-лет, слово Баджибей! Если не возьмешь их с собой, знай — сажусь в седло и веду за собой сестер Рума!

После этой клятвы Каплан Чавуш умолк, приложил ладонь к губам. И долго глядел на воительницу.

— Ах, Баджибей! Ну и натерпелся, видимо, от тебя покойный Рюстем Пехливан! Счастье, что умер да избавился, храни его аллах всемогущий!

Мавро глядел на него умоляюще, словно больная овца. Каплан не выдержал, затопал на него ногами.

— Чего стоишь? На коня! Пал грех с моей души. Будете слушаться меня — хорошо. А нет — смотрите!

Он сплюнул, поднял руку: «Айда!»

И повел за собой отряд. Они ринулись вниз по склону, как бурлящий поток.

Лунный свет скрадывал расстояния. Голые скалы Армянского ущелья, будто назло тем, кто стремился укрыться в них, казалось, становились все дальше и дальше. Нотиус Гладиус и Уранха беспрестанно пришпоривали коней. Порой им в отчаянии чудилось, что, скачи они во весь опор хоть месяц, все равно не достичь им ущелья.

С тех пор как вырвались они из кольца сёгютцев, Перване Субаши ехал впереди. Страх перед Осман-беем отпечатался в его сердце как султанская тугра на монете. Это их и спасло. Иначе лежать бы им теперь рядом с трупами монголов Чудара или быть в цепи закованными. Когда рыцарь издевался над страхом Перване, тот, подняв палец, ответствовал: «Жуток туркмен, ибо хитер. Ловушки его смертельны, лапы безжалостны. И собрал он вокруг себя самых славных воинов страны». И правда, не будь Осман хитер, разве смог бы сделать он дичью тех, кто за дичью охотиться вышел? Не собери он толковых людей, как сумел бы захватить врасплох Чудароглу, чьи воины видят и слышат даже во сне?

— Попадись мы — конец! — пробормотал сквозь зубы Нотиус Гладиус.— И не от меча погибли бы, а на колу!

Он ускакал в одной нижней рубахе и теперь дрожал на ветру от холода. Нет чтобы послушаться совета Перване! Распоясался, глядя на скотину Чудара, снял панцирь — что, мол, за противник туркмен. «Не Чудар скотина, а я! Ведь ясно написано в рыцарской книге: панцирь — кожа воина. Кожа тебе тяжела, что ли, стала, болван?» Многими правилами ордена стал он пренебрегать тут, среди восточных варваров, неразумных туркмен. На голову вместо шлема надевают они баранью шкуру, вместо стальных лат затягиваются в буйволиную кожу, вместо тяжелых, как кувалды, мечей опоясываются кривыми легкими, точно перышко, полосками стали... Да и что в них есть человеческого?

Рыцарь метнул ненавистный взгляд на Перване, скакавшего впереди. Казалось, он слился с конем и в лунном свете походил на кентавра. «Пресвятая дева Мария, ну что за вражье создание, этот туркмен?» Полчаса назад он спас их от смерти и теперь выводил из засады. Не придерживай он коня, давно бы умчался от них, растворился во мраке, ибо под седлом — знаменитейший в округе скакун. Как только услышал Перване, что Осман стал беем санджака, выбрал он в конюшне Алишара лучшего рысака и скрылся. «Старается спасти нас. А зачем? Брат он мне, что ли? — Рыцарь осклабился.— Будь он моим братом, давно бы прикончил меня: одним наследником меньше! Может, я за деньги нанял его проводником? Нет... Дочь или сестру обещал за него отдать? Или он в мое дело вошел? Тоже нет, так почему же без всякой корысти оказывают дружеские услуги чужим людям эти туркмены? Да еще врагам своей веры!.. Отчего, как собаки, виляют хвостами, стараясь услужить? И почему я не испытываю к ним ничего, кроме ненависти? Они изо всех сил хотят мне помочь, а мне тошно. Почему?.. Потому, что не вижу по их глазам, чего они хотят, по словам не понимаю, врут или говорят правду. Для меня любой их поступок лишен смысла. Проживи с ними сто лет — ничего не изменится. А это значит, что хоть похожи они на людей, но созданы не иначе как дьяволом, врагом человеческим». Он откашлялся, сплюнул набившуюся в рот пыль. Глянул на Уранху — тот скакал слева, на голову позади. «А этот и на туркмена не похож. Тварь какая-то: как кошка или собака, как ишак или лошадь... Нет, как мул, точно!» Не любил рыцарь и греков: болтуны, хвастуны. А уж ленивы — даже родину свою защищать не желают! И глупы. Надо же — сойти с праведного пути Христова! Но греки все-таки люди. По крайней мере не вызывают омерзения. Может, прими туркмены христианство, его ненависть и отвращение к ним поубавились бы? «Нет!» — ответил он тут же с обычной решимостью. Задумался, в чем причина.