Агилета - Святая с темным прошлым

– К именинам – навряд ли; они у меня – первого декабря. А вот к дню рожденья уже должны.

– И когда же вы родились?

– В апреле. Первого числа.

«Все совпадает. В точности».

В следующее мгновение, безумное, непередаваемое мгновение, в коем сплелись и гордость, и горечь, и трепет, и торжество, Кутузов едва удержался от того, чтобы не раскрыть Филарету правду. Сказать ему все, как есть, и будь что будет! Кто его знает, осудит или, напротив, возрадуется? Как бы там ни было, пусть знает! Ведь невозможно удержать в себе такое, каким бы дипломатом и стратегом ты ни был!

Слова так и горели у него на языке, и единственное, что остановило Михайлу Ларионовича – это мысль о Василисе. Нет, ее он не имеет права чернить в глазах собственного сына.

– Вот ведь старые раны, – проговорил Кутузов, наконец. – Вроде бы, и жив после них остался, а вот замру иной раз, как неживой.

Филарет смотрел на него с тревогой и участием.

– Верно, пора мне сегодня на покой, – тяжелым голосом сказал Кутузов, и Филарет тут же поднялся. – Нет, погодите, господин полковник, я имею сказать вам кое что еще …

Он медлил, совершенно не представляя себе, что скажет в следующий миг.

– Нам предстоит генеральное сражение, – заговорил он, наконец, – о чем вы, конечно, осведомлены?

Филарет кивнул.

– Размах его будет таков, – продолжал фельдмаршал, – что я уже заранее вижу, что имеющихся у меня адъютантов мне не достанет. Я охотно добавил бы к их числу еще одного: человека умного и настоящего боевого офицера, хорошо умеющего оценить обстановку на поле боя. Именно таким вы мне и представляетесь.

Он поднял взгляд на Филарета:

– Что скажете на это предложение?

Тот казался ошеломленным.

– Должен ли я расценивать сие как приказ, ваше высокопревосходительство?

– Я бы очень хотел видеть вас своим адъютантом, – медленно проговорил Кутузов.

Он видел, как борются чувства на лице полковника Благово и, прежде, чем тот заговорил, уже понял, что потерпел поражение:

– Ваше высокопревосходительство! Если ваше пожелание – приказ, то я, разумеется, повинуюсь ему. Но если у меня есть право выбора, то, при всем моем глубочайшем уважении к вам и при том, что сие предложение для меня более чем лестно, я предпочел бы остаться в своей нынешней должности.

На мгновение Кутузов задумался: а что если приказать? Удержать его подле себя на время предстоящего кошмарного кровопролития и тем самым почти наверняка сохранить ему жизнь. Каждый ведь полагает, что в бою убьют кого угодно, только не его…

Однако вслед за тем он поставил себя на место Филарета и понял, что сим приказом воздвиг бы стену насмешек, а, возможно, и презрения между полковником и его товарищами по оружию. Ведь как все стало бы выглядеть в их глазах? За отцовские заслуги главнокомандующий берет сына под свое крыло… Нет, в принципе сие было в порядке вещей, но накануне генерального сражения подтекст становился совершенно очевиден: Благово не хотят подставлять под пули. Да, человек отважный побоится быть униженным этим в глазах соратников и приказу подчинится с камнем на сердце.

Он сидел и молчал, не имея душевных сил ни отпустить Филарета, ни насильно оставить его подле себя. Прошлое, настоящее и будущее теснили его, объединившись, как неприятельские войска, и он едва выдерживал их натиск. Его единственный сын рядом, однако, не знает о том, нося чужое отчество и чужую фамилию. И Василиса рядом – что там езды до Калуги! – однако, она так же недосягаема, как мечта, виденье, воспоминание. И смерть рядом – скольких накроет она своим черным крылом через считанные дни! – а противостоять ей нечем. Армия жаждет горячей схватки, император и его двор желают красивой победы, Наполеон спит и видит, как разгромит бегущих от него русских, и он, Кутузов, пожалуй, единственный человек во всей стране, который предпочел бы отступать и дальше, имей он такую возможность. Но нет, ему не дадут отступить, изматывая Бонапарта, и заставят дать сей заранее ненавистный ему бой, где, возможно, его сын, тот единственный, которого ему довелось увидеть… Кутузов устрашился додумывать эту мысль до конца.

– Ну, что ж, невольник – не богомольник, – с усилием выговорил он, поднимая взгляд на Филарета. – Оставайтесь в своей нынешней должности, коли хотите. Но в таком случае я желаю вам, Филарет Иванович…

Осекшись, он через несколько мгновений собрался с духом:

– Я желаю нам с вами увидеть друг друга в живых по окончании сего сражения.