Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– Спокойной ночи, Амадео, после такого блестящего выступления ты нуждаешься в хорошем отдыхе.

Однако ночью, пока Папа писал Маме длинное письмо, делясь с ней добрыми новостями – фельдмаршал Паллавичини заплатил ему двести пять лир за выступление Вольфганга, – Вольфганг лежал без сна. Просто удивительно, сколько красавиц было на этом приеме, думал он. В его возрасте следовало бы гнать от себя подобные мысли, а он мечтал ощутить ласку женских рук; очаровательные кокетки пробудили в нем грешные мысли, и они не шли из головы. А ведь иные из этих красавиц были немногим старше его; итальянские девушки, казалось ему, созревают быстрее, чем немки; интересно, относится ли это и к юношам? Чтобы отвлечься, он сделал приписку к Папиному письму, адресовав ее Наннерль: «Моя милая и самая обожаемая сестра! Как говорит пословица, помяни дьявола – и он тут же явится. Меня радует, что тебе понравилось кататься на санках с Баризани, но волнует, что ты огорчила фон Мелька, отказавшись поехать с ним. Сколько, должно быть, он сменил мокрых платков из-за твоей жестокости! Напои его рвотным, дабы он очистился от низменных мыслей. Пожалуйста, скажи Барбаре, что я действительно послал ей мои песни и предвкушаю, как по возвращении мы будем с ней кататься на санях и вообще веселиться. Поцелуй за меня Мамины ручки тысячу раз, я тебя я целую сто раз в твою замечательную мордочку. Вольфганге в Милане, Амадео в Болонье».

Стоило ему написать это шутливое послание, как на душе сразу стало легче. Соблазны исчезли, и он заснул.

Через несколько дней они обедали у падре Мартини. Священник извинился за скудный стол, правда, похвастался деликатесом – болонской колбасой.

– Без нее совсем плохо: по совету лекарей я съедаю на обед только кусочек холодной курицы и ростбиф, а по постным дням немного рыбы, – пояснил он. Леопольд похвалил колбасу.

– Просто необыкновенная, по сытости – немецкая, а по вкусу – итальянская.

Падре Мартини был очень доволен.

– Гораздо разумнее не обременять желудок, – сказал он. Леопольд выразил согласие и ответил:

– Вольфганг никогда не переедает, иначе становится сонным и не может сочинять.

Этим разговорам не будет конца, подумал Вольфганг, но тут падре повел их в кабинет показать свою самую богатую в мире нотную библиотеку – семнадцать тысяч томов.

Леопольд предложил, чтобы Вольфганг продемонстрировал свой композиторский талант, но падре отказался:

– Мои лекари советуют мне пораньше ложиться спать. – Прием был исключением. – Но если вы завтра свободны, я познакомлю вас с моим другом, который живет за городом.

– Завтра мы предполагали тронуться в Рим.

– Это мой очень близкий друг. Карло Броски.

– Фаринелли? Самый знаменитый певец-кастрат?!

– Самый знаменитый. Ему хочется познакомиться с вашим сыном.

Вольфганг и сам хотел познакомиться с Фаринелли. Теперь он узнал, хоть и не от Папы, как кастрат становится кастратом, относился к этому спокойно. Он по-прежнему надеялся, что Манцуоли не откажется петь в его новой опере.

На следующий день Вольфганг, сидя между папой и падре Мартини, по пути на виллу Фаринелли раздумывал, есть ли какая-нибудь разница между священником и кастратом, поскольку предполагалось, что ни у того, ни у другого не может быть детей. Почему-то Манцуоли стоял в его представлении особняком, может, потому, что был их другом. Интересно, думал Вольфганг, в чем причина замкнутости падре Мартини, может, в том, что он тоже кастрат?

Вилла Фаринелли не уступала размерами и пышностью убранства вилле Паллавичини, а сам Фаринелли оказался полной противоположностью аскету падре Мартини, хотя, судя по всему, они очень дружили.

Жилет Фаринелли переливался драгоценными камнями, белый пудреный парик был причесан по последней моде, а башмаки украшали золотые пряжки. Фаринелли выглядел моложе своих шестидесяти пяти лет. Он был высок, худощав и двигался с придворной грацией. Алые губы, подкрашенные, совсем как у версальской дамы, выделялись на бледном лице, карие глаза смотрели на Вольфганга с нескрываемым любопытством.

– Так это и есть тот самый мальчик, о котором столько говорят? – спросил он, здороваясь.

– Может, вы хотите, чтобы он сочинил фугу? – спросил Папа.

Фаринелли кивнул и указал Вольфгангу на свой любимый клавесин – один из многих, пояснив:

– Этот мне подарила покойная испанская королева; она заказала его для Скарлатти, своего учителя. Вы знаете, кто такой Скарлатти?