Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Вольфганг тщательно скрывал свои неприятности от Констанцы, приближались роды, правда, был еще только июль месяц. Мысли о долгах все чаще приводили его в мрачное настроение, и тогда начинало казаться, что все его труды напрасны. Но постепенно сюжет все сильнее завладевал его воображением, и в силу многолетнего опыта как замысел, так и структура всей вещи начинали принимать ясные очертания. Теперь он мог объять оперу мысленным взором всю целиком, как прекрасную картину или статую. И это придавало сил. Теперь он твердо знал: неважно, когда он занесет мысли на бумагу, их можно черпать из памяти по мере необходимости. Записать – дело недолгое. Если музыка в уме готова, на бумаге она редко претерпевала изменения. И по мере того как шел процесс созидания – так бывало и в прошлом, – он все больше убеждался: какую бы дребедень ни подсунул ему Шиканедер, его музыка будет единой по духу и по стилю – она будет моцартовской.

Однажды, когда он выходил из дома на Раухенштейнгассе, направляясь работать в свой домик, ему встретился в дверях незнакомец. Высокий худощавый человек посмотрел на него суровым взглядом и спросил:

– Вы господин Моцарт?

– Да. – Вольфганга неприятно поразила внешность незнакомца. Он был так тощ, что походил на огородное пугало: одет он был в темно-серый плащ, и суровость его наводила страх.

– Что вам угодно?

– Не могли бы вы написать реквием?

– Для кого?

– Имя должно остаться неизвестным.

Невероятно! Может, этот человек посланец самого дьявола?

– Это должна быть месса по усопшему. – Вид у незнакомца сделался совсем зловещий. – Заупокойная месса.

Вольфганга мороз подрал по коже. Ему вдруг представилась собственная смерть и мелькнула мысль, что незнакомец явился предупредить о ее приближении.

– Реквием должен сочиняться в полной тайне. Ни один человек и, уж конечно, никто из ваших друзей не должен ничего знать. – Вольфганг уже готов был отказаться от предложения, когда незнакомец добавил:

– Вам будет уплачено двадцать пять дукатов, когда я приду заключать сделку, и двадцать пять – в конце.

– А вы уверены, что застанете меня? Я здесь не часто бываю.

– Застану, – произнес незнакомец тоном, не предвещающим ничего хорошего. – Тех, кто мне нужен, я всегда застаю.

Незнакомец ушел, а Вольфганг еще долго раздумывал об этой встрече. Сегодня он чувствовал себя неважно. Накануне много часов подряд сидел за фортепьяно, проигрывая отдельные темы своей новой оперы, и наутро проснулся с опухшими руками: двигать пальцами было трудно и больно. Правда, постепенно пальцы снова обрели подвижность, но Вольфганг встревожился – со здоровьем что-то неладно. Чем больше он думал о таинственном незнакомце в сером, вспоминал его мрачный голос, леденящий взгляд, тем более вероятным казалось, что эта зловещая фигура – предвестник смерти.

Через несколько дней, 28 июля, у Констанцы родился шестой ребенок, сын, которого назвали Франц Ксавер; однако дата его рождения навела Вольфганга на беспокойные мысли. Он отсутствовал до 10 ноября, и, таким образом, если ребенок был его, то родился он восьми месяцев с небольшим.

Однако Констанца, кладя отцу на руки младенца, светилась радостью, словно преподносила ему подарок. Ну разве можно ее в чем-то заподозрить?

С тех пор как он получил заказ на реквием, тяжелая меланхолия не оставляла Вольфганга. После таинственного посещения незнакомца руки и ноги несколько раз опухали, правда, от ходьбы и игры на фортепьяно отеки спадали. Ему стыдно было признаться Констанце, но сердце его было холодно, холодно как лед… Ему казалось, будто он отведал чего-то ядовитого, и отрава постепенно разъедает его.

Возможно, подозрения лезут в голову потому, что он слишком переутомлен? Можно ли обвинять ее, если нет доказательств? Это прозвучит жалко, нелепо. И Станци ему никогда не простит.

Младенец так энергично двигался у него на руках, что Вольфганг его чуть не уронил. Этот здоровенький, подумал он, этот будет жить.

На следующей неделе незнакомец не появился. Вольфганг вернулся к «Волшебной флейте», и тут вдруг на него свалился еще один неожиданный заказ. Леопольд II, чья коронация после восшествия на престол Священной Римской империи состоялась во Франкфурте, должен был теперь короноваться в Праге императором Богемии. Богемская аристократия, на которой лежала ответственность за предстоящие по случаю коронации торжества и за постановку праздничной оперы на сцене театра, вспомнила успех Моцарта в Праге и обратилась к нему с просьбой написать оперу на избранный ими сюжет.