Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

Мама согласилась с ним, а Наннерль сказала, что предпочла бы Резиденцию– там все же теплее. Вольфганг, не любивший ходить пешком, шел молча. Хорошо еще, что замок так близко. Парк был обнесен двумя высокими каменными оградами; войдя в ворота, они вступили на широкую аллею; заставленный статуями парк очень напомнил Вольфгангу Версаль.

Подъезд замка был сделан из великолепного унтерсбергского мрамора, им же были облицованы парапет и весь нижний этаж. Поднимаясь по лестнице, Вольфганг взял сестру за руку; прелестные толстощекие купидоны, украшавшие замысловатую балюстраду, одобрительно посматривали на них. Желая побороть волнение, он принялся считать ступени. Тринадцать, потом площадка, одиннадцать…

– Ты думаешь, их стало больше с тех пор, как ты был здесь прошлым летом? – перебила его Наннерль.

– Наннерль, Сага Sorella Mia [12], что бы я делал без твоих умных замечаний?

– Что-то я не замечала, чтобы ты к ним очень прислушивался.

– А вот если бы ты меня слушала, то сегодня выступала бы не Женом, а ты.

– И целое утро меня мутило бы от страха. Нет, благодарю вас, маэстро.

– У тебя очень красивая прическа. Она улыбнулась.

– Это Виктория Адельгассер меня причесала.

– К концерту?

– Нет, дурачок, к утренней мессе!

Оба рассмеялись, и у Вольфганга стало легче на душе.

– Примите мои комплименты, прелестная мадемуазель, синьорина, фрейлейн! – сказал он, расшаркиваясь.

Когда они уже сели позади всех – только аристократам, таким, как Лодрон, Лютцов или Арко, разрешалось сидеть в первых рядах, – Вольфганг догадался, отчего для концерта выбрали этот зал: архиепископ решил, что он будет наиболее подходящим для инструмента с негромким звуком, но где ему знать, что звук фортепьяпо несравненно громче звука клавесина. По размеру зал почти равнялся Рыцарскому залу, но от его мраморных стен и пола веяло холодом. Он совсем не подходил для мягкого, густого тембра фортепьяно, и Вольфганг пожалел о неудачном выборе архиепископа.

Первым номером была исполнена серенада, состоявшая из трех коротких частей, написанная Вольфгангом по заказу Колоредо. Дирижировавший Брунетти отвратительно кривлялся, и Вольфганга это начало раздражать. Собственная музыка не доставляла ему никакого удовольствия. Брунетти калечит не только музыку, казалось ему, но и его самого.

Две большие переносные печки стояли впереди, чтобы согревать Колоредо и музыкантов, а в дальнем конце мраморного зала все ежились от холода. Холод поднимался от пола, пронизывал до костей. Последняя часть серенады – менуэт – прозвучала, как похоронный марш. Брунетти, дергавшийся из стороны в сторону, дирижировал так же бездарно, как Лолли, только еще больше кривлялся.

Но пианистка заставила Вольфганга позабыть обо всем. Мадемуазель Женом объявила, что исполняет концерт в честь маэстро Вольфганга Амадея Моцарта, и с первых же аккордов сосредоточила внимание на чистоте тона и ясности выражения, нисколько не стремясь блеснуть своим мастерством. У нее была чудесная левая рука, но она отнюдь не старалась показать виртуозность и беглость. Вольфганг мысленно повторял за ней каждый пассаж. В медленной второй части пианистка не пропустила ни единой ноты, легко касаясь клавиш, сдерживая удар, она добилась звука такой божественной красоты, что Вольфганг готов был ее расцеловать.

В последней части пианистка была решительна и уверена в себе и в то же время искусно давала почувствовать, сколько нежности и поэзии таит в себе эта музыка.

Восхищенный ее исполнением, не замечая никого вокруг, Вольфганг бросился к мадемуазель Женом и воскликнул:

– Все было отлично! Фразировка, темп, настроение! Мадемуазель, вы несравненны!

– Совершенно верно, – услышал он голос позади себя и с удивлением узрел архиепископа.

Он привычно склонил голову, но мадемуазель, сделав небрежный поклон, сказала:

– Это все вы, маэстро Моцарт. Если я и доставила удовольствие его светлости, то причиной тому красота и очарование вашего концерта.

– Для меня он такой музыки не пишет, – проворчал Колоредо.

– Я всегда к услугам вашей светлости, – сказал Вольфганг.

– Прекрасно. Могу я взять себе этот концерт?

– Я сочту за честь. Только, ваша светлость, он написан для мадемуазель.

– Она не будет возражать. Не правда ли, мадемуазель? У пианистки сделался такой огорченный вид, что Колоредо вдруг вспомнил о хороших манерах.

– Я не позволю себе отнять у дамы по праву заслуженное.