Дэвид Вейс - Возвышенное и земное

– Скажите, господин Гайдн, ваш брат бывает в Вене?

– Когда разрешает его хозяин, князь Эстергази. Вольфганг ушам своим не поверил.

– Иосиф не может отлучиться даже на день без разрешения князя.

– Мне так хотелось бы с ним познакомиться.

– Думаю, что и ему тоже.

– Вы, правда, так думаете, господин Гайдн? – удивился Вольфганг.

– Мне кажется, он был бы очень рад, – негромко сказал Михаэль Гайдн.

А Вольфганг скромно прибавил:

– Он оказал бы мне большую честь.

Новый подъем чувств вернул его к жизни. Мелодии возникали одна за другой, и постепенно он забыл боль, причиненную Барбарой фон Мельк, и неудачные поиски новой любви. Теперь он делил свою работу на две части: музыку, которую сочинял для себя, и вещи, которые писал по чьему-либо заказу. Колоредо нуждался в музыке для исполнения на банкетах, и Вольфганг послушно сочинял легкие, грациозные серенады. Для графини Лодрон он сочинял изящные, очаровательные сонаты. Они вызывали восторг, но сам он считал их сносными, не более того. Полное удовлетворение он получал, лишь сочиняя для себя. Тут он испытывал особый прилив энергии. Так было, когда он сочинял шесть квартетов, подобных квартетам Иосифа Гайдна. Ему приходилось нелегко, он сомневался, что когда-нибудь сумеет сравняться с Гайдном.

Закончив квартеты, он тут же показал их Папе, но Папино суждение его удивило. Обычно Папа сразу одобрял его сочинения, но на этот раз почему-то нахмурился.

– Они вам не нравятся? – воскликнул Вольфганг. Леопольд недоумевал. Он обнаружил в этих квартетах несвойственные Вольфгангу грустные мотивы, и это обеспокоило его. Но даже печальные темы были изложены с вдохновенной красотой. И хотя все они отличались прекрасным построением, с характерной для Вольфганга ясностью и точностью, слишком многое, очевидно, было заимствовано у Иосифа Гайдна, причем написанная в подражание музыка получилась довольно посредственной; и Леопольд вдруг попил: хоти Вольфганга больше не назовешь вундеркиндом, как композитор он пока еще себя пе нашел. Но упомянуть oб этом нужно осторожнее.

– Почему они не нравятся вам, Папа?

– Трудно сказать.

Леопольд замолчал. Иногда легче подыскать музыкальную фразу, чем выразить мысль в словах.

– Они хуже гайдновских?

– Иосифу Гайдну за сорок. По словам его брата, он работал над квартетами много лет. А для тебя это новая форма.

– И вы считаете, что я ею еще не овладел?

– Я этого не говорил.

– Но вы так думаете, Папа, ведь я уже не мальчик.

– Ты уже давно не мальчик. Почему бы тебе снова не приняться за симфонии? Ты написал их достаточно и полностью овладел формой. Ре-мажорная, созданная по возвращении из Италии, прекрасна. Напиши еще одну в том же роде, использовав все почерпнутое у Гайдна. Если она мне понравится, я добьюсь, чтобы ее здесь исполнили.

– Только в том случае, если понравится? – В голосе Вольфганга прозвучала насмешка.

Леопольд был потрясен. Что случилось с сыном? Неужели он озлобился и против него?

– Папа, вы тут ни при чем, просто мне надоело угождать чужим вкусам.

– И даже моему?

Вольфганг чуть не крикнул: «Чему бы то ни было!» Но разве можно обидеть Папу? Папа всегда старался казаться неуязвимым именно потому, что в душе был легко раним.

– Значит, вам понравилась моя итальянская ре-мажорная симфония?

– Я от нее просто в восторге! Сочинял бы такие симфонии, как и подобает немецкому композитору, смог бы выразить в них свои чувства и в то же время угодить другим.

– Но вы забываете, что Колоредо нравится только итальянская музыка.

– Так ты и пиши в итальянской манере. Три части – быстрая, медленная и снова быстрая, и в каждой выражай свои собственные идеи. Если архиепископ останется доволен, а это наверняка так и будет, то он разрешит нам взять заказ Венеции на оперу.

Вольфганг решил последовать Папиному совету, но симфония, рождаясь, создавала свои собственные законы. Он хотел сделать ее ре-мажорной, однако в ля мажоре она звучала более естественно. Он намеревался сделать первую часть легкой и живой, но Allegro spiritoso предыдущей симфонии превратилось тут в Allegro moderate. В соответствии с традициями тема должна была развиваться легко и грациозно, однако, приступив ко второй части, Вольфганг увидел, что Andante получилось самым задумчивым из всех, которые он когда-либо сочинял. В этой жизни, где многое стало ненадежным и трудным, симфония сделалась его прибежищем, только ей он мог поверять свои чувства. Завершив работу, Вольфганг подумал, что наконец-то нашел себя. Форма симфонии отличалась гайдновской сжатостью, но содержание было его собственным.