Ольга Гладышева - Юрий II Всеволодович

— Шуба на сыне отцовская, а ум свой, — наставительно заметил Жидислав. — Он, конечно, занял сторону Константина и способствовал ему на Липице, обычаи родовые чтил. Но ведь Всеволод Большое Гнездо сам престол меньшому Юрию отдал!

— Так дедушка сам права старшинства не соблюл! — горячо воскликнул Василько. — Сам ввергнул меч между сыновьями!

— Не так. Осердило его своевольство Константиново. Дай-де мне и Владимир, и Ростов к нему. Не по воле отцовой хотел.

— А он хотел Ростов — Юрию?

— Так и хотел. А достался, вишь, Ростов тебе. Но, Василько! Калку-то мы помним?..

— Помним, помним, — мрачно подтвердили старшие годами бояре.

— Мстислав, конечно, лучший меж князей был. Но Калка-то на нем? Иль не так, бояре?

— На нем… Калка на нем! — закивали бояре и поникли головами.

— Ты пошто идешь за мной, владыка? — не оборачиваясь, спросил Юрий Всеволодович.

— Иду сам по себе, и все, — ответил бодрый голос Кирилла.

— Ну, что там? Выкинули дурня сивого на снег?

— Не знаю. Я там после тебя не оставался. Да Бог с ним. То не он речет, а хмель медовый.

— И предерзость злая!

— Не думай про то, князь. Не гневи себя. Миролюбию предайся вполне. Пост ведь. Полезнее поругану быть, чем самому наносить оскорбления.

Некоторое время шли молча, взрывая наметенный пушистый снег.

— Владыка! — сказал наконец Юрий Всеволодович. — У тебя бывали видения?

Кирилл, как всегда, готовно улыбнулся:

— Аль у тебя видения?

— Душа болит, владыка. Болит и болит.

— Прозреваешь что али как? — осторожно спросил епископ.

— От ожидания и неизвестности.

— Пошли сторожу, пусть разведают окрест.

— Ночью Дорож выступит. Я уже распорядился.

— Вот ка-ак? — протянул Кирилл, соображая, что ему предстоит этой ночью, если вдруг битве быть. — А ростовские сидят, ничего не знают?

— Узнают потом. Ярослав Михайлович все готовит. Есть ли тут монахи, владыка?

— И премного. Иконописцы и золотари, моляры, сусальщики и терщики красок. Со мной в Ростов возвращаются. — И мысленно добавил: «А попадут во царствие небесное…»

— Слыхал, в Суздале Евфросинья чего-то напророчила?

— Мы остерегаемся, не исследовав долгим рассуждением, принимать пророчества и чудеса.

Уклончив ответ, но утешителен. Юрий Всеволодович не стал рассказывать про слухи ходячие, самому верить в них не хотелось. И Кирилл не настаивал узнать, что там Евфросинии прибредилось. Духовные лица ведают, сколь значимо их слово, и спыха не произносят.

Расставаться с князем Кирилл явно не торопился. Сочувствие было в его взгляде, затаенный вопрос, желание говорить еще о чем-то важном не только для них двоих, а для всех, кто уже месяц терпел с ними в снегах звериное житье. Казалось владыке, что если сейчас они обсудят в открытую будущее, решат, что стоит предпринять немедля, то что-то изменится.

Владыка держал в руке янтарный крестик, подаренный ему в Белоозере. В прозрачной смоле, как в густом меду, тысячу лет назад утонула хвоинка и крыло с лапкой некоего жучка. Говорили, что такой янтарь бесценен. Владыка хотел отдать его великому князю, но счел, что не ко времени, и оробел.

Юрий Всеволодович кивнул ему сухо, устало и скрылся в своем шатре.

Он бросился на деревянное ложе, крытое войлоком и волчьими шкурами, ударил кулаком по подушке и затих.

Лежал без мыслей, испытывая лишь изнеможение. Мало погодя простонал:

— От тины страстей и глубин падений мя воздвигни!

Никогда еще с такой силой не подступали к нему раздумья и воспоминания. К старости времена сближаются. Юноше год за век кажется, старцу и полвека — не срок. Оставит тебя молодость, сила, желания, облик изменится к худшему, как и не ждал, исчезнут родные и предадут друзья, обманет надежда, но неправота твоя, грехи и ошибки все чаще, все явственнее скалятся на тебя в ночи, мучая сердце раскаянием. Все меньше просьб в твоих молитвах, все больше слез.

Но слез-то облегчающих и не было. Это ведь тоже дар ниспосылаемый.

Подушка из мешины — особо мягкой коки вишневого цвета — грела щеку, золотой глазок свечи, внесенной слугой, то поникал от неслышной струи воздуха, то становился прямо, трепетно тянулся вверх. Юрий Всеволодович долго щурился на огонек, как любил, бывало, делать в детстве, и вдруг так ясно увидел его в пламенном разливе заката, сильного сокола Мстислава. С непокрытой головой он стоял на высоком крыльце своего терема, напряженно вглядываясь в даль, тяжелые волосы относил за плечи ветер, бугристая мощная рука заложена за пояс. Из степи несло черную тучу пыли, несло голоса отчаяния, рев скота и визги женщин. От этого клубящегося облака отделился старик в редкой бороде, одна нога была у него босая, и пал на ступеньку лицом вниз перед Мстиславом.