Николай Коробков - Скиф

Неясная фигура появилась, осторожно обходя спящих, и направилась к палатке. Скоро ему удалось разобрать очертания: Опоя.

Она подошла совсем близко и, все еще не замечая его, остановилась, всматриваясь в звездное небо.

Орик не видел ее запрокинутого лица, но подбородок, шея, плечи казались необыкновенно белыми, даже блестящими. Оставаясь неподвижным, он пристально смотрел, как, подняв руки, она завязывала волосы, и ему показалось, что его сердце стало стучать очень громко. Вдруг ему захотелось подкрасться и испугать ее; он осторожно повернулся, пополз, но она уже услышала шорох, быстро оглянулась и сделала движение, как будто собиралась бежать.

Орик вскочил; она слабо вскрикнула и отодвинулась к палатке. Но он был уже рядом и схватил ее за руку. Быстро и ловко она вывернулась и скрылась за шатром. Молча, они несколько раз обежали вокруг; по ее смеху, он догадался, что она его узнала. Опять он почти поймал ее, но она успела скользнуть в шатер и спряталась в темноте.

Орик вбежал за ней, схватил и остановился в странной растерянности. Сжимая ее, он чувствовал, как под рукой поднимается холодная упругая грудь и сердце бьется часто и сильно.

Она молча изгибалась, стараясь разжать руки, и упиралась затылком в его лицо. Орик прижался ртом к ее плечу и укусил. Уже не вырываясь, девушка старалась одернуть смятое платье и шепотом повторяла:

— Пусти! Орик, пусти...

Снова они начали бороться. Орик поднял ее, но она охватила одной рукой его шею, локтем другой уперлась в подбородок, и он должен был ее выпустить; тогда, схватив ее локти, он отвел их за спину и, обнимая, сжал так, что она откинулась и повисла на его руках.

Вдруг он споткнулся о разостланную на земляном полу шкуру и упал, увлекая ее вместе с собою. Пробовал говорить, но слова прерывались, и он открыл рот, чувствуя, что задыхается. Отталкивая его руки, Опоя смеялась, прерывистым шепотом говорила что-то, прижимаясь губами к его волосам.

Они продолжали возиться, инстинктивно стараясь не шуметь и не дышать громко; наконец Опоя перестала сопротивляться, но неистовство Орика возрастало.

Вдруг около самого шатра раздался голос Гнура.

— Кто там? Орик!.. Кто там в шатре?

Сразу стало тихо. Опоя быстро скользнула в сторону. Орик вскочил, поправляя растрепавшиеся, свисшие на глаза волосы.

Гнур черной тенью показался у самого входа в палатку.

— Что тут такое? Это ты, Орик? Что ты тут делаешь? Я слышал женский голос.

Он нагнулся, вошел внутрь и, еще плохо разбираясь в темноте, остановился. В то же мгновенье Опоя быстро прошмыгнула мимо, выскочила из шатра, мелькнула неясным пятном и скрылась.

Совершенно растерявшийся, смущенный Орик молчал и стоял неподвижно.

— Вот как! — начал Гнур. — Разве ты не знаешь, какой позор для скифа даже думать о женщинах, прежде чем он не убил хотя бы одного врага? Никогда, значит, из тебя не выйдет воина. Это позор. Если хочешь иметь девушек, для этого есть война. Захватывай и привози пленниц. Иначе я не буду признавать тебя за сына.

Он повернулся и вышел.

Орик подождал немного, потом, когда отец скрылся, выбежал, пробрался в степь, спрятался в траве и, стараясь не думать о случившемся, лег, уткнувшись лицом в землю. Он долго вздыхал и ворочался, отгоняя воспоминания, и наконец уснул, под однообразный гулкий крик ночной птицы.

Когда Орик проснулся, солнце уже высоко поднялось на востоке и ярко светило теми особенными утренними лучами, которые греют горячо и остро, но еще оставляют воздух прохладным и свежим. Трава стояла кругом высокой, плотной ярко-зеленой стеной; в темно-синем небе мелькали звенящие черные точки жаворонков.

Еще не освободившись от сонного оцепенения, Орик потянулся и, согретый солнцем, снова начал дремать; ему снилось что-то приятное, и, уже проснувшись, он долго щурился, вглядываясь в гущу сочных стеблей травы, где роса матовыми каплями дрожала на тонких паутинках и покрытых серебряным пушком вырезных листьев.

Вдруг он сел; щеки его покраснели. Ему вспомнились вчерашнее неожиданное появление отца и его слова.

Надо устроить так, чтобы не встречаться с ним. Лучше всего пробраться к Ситалке и уйти на весь день на охоту. Он уже решил это, но двигаться не хотелось, и он продолжал сидеть, прислушиваясь к обычным звукам, доносившимся из становища: стук молотков, кующих железо, женские голоса, скрип повозок, мычание скота...

Вдруг высокий, острый, резкий гудок прорезал этот однообразный шум. Орик сразу вскочил на ноги: он знал, что так звучат только дудки, сделанные из человеческих берцовых костей, а их применяют лишь в важных случаях.