Вадим Полуян - Юрий Звенигородский

Юрий взялся за грудь утишить внутреннюю бурю и спохватился: что еще скажет Орда? Кажется, там после многих дрязг прочно воцаряется потомок Тука-Тимура Улу-Махмет. То есть Большой, в смысле Старший Махмет. Как слышно, он внимательно следит за московскими делами, ищет повода вмешаться. Однако же главнейший опекун отрока Василия старец Витовт простер клешни своей десницы к самой Первопрестольной. То ли оберегает, то ли держит за горло. Улу-Махмет покуда не захочет иметь дело с великим литвином, помогшим ему в свое время стать царем ордынским, что бы ни случилось, будет в стороне.

Учитывая эти обстоятельства, Юрий незаметно для себя стал размышлять спокойно. Чувства уступили место разуму. Когда Анастасия вошла, то увидела не государева брата, скорбящего по невосполнимой утрате, а государя, обдумывающего завтрашние поступки.

— Я выстроил в Звенигороде мощные крепостные стены, Настасьюшка, — гордо сказал он, — однако галичские стены мощнее. Не Звенигород, Галич — наш Смоленск. Там — главная опора.

Жена сообщила:

— Сборы в дорогу идут к концу. Из Рузы прибыл молодой воевода Василий Борисович Вепрев.

Князь оживился:

— Вели позвать!

Княгиня вышла. Вскоре порог княжеского покоя переступил коренастый крепыш в воинской одежде. Юрий слышал от Галицкого об этом военачальнике удельного уровня, но по отсутствию ратных надобностей, не встречался с ним. Теперь, после здравствований, усадил нового служебника на лавку. Вепрев четко доложил:

— В Звенигороде и Рузе конных набрана тысяча. Пешие останутся для защиты здесь. В Галич им быстро попасть не можно. Да и путь могут перехватить. Из-за Волги твой тамошний тиун Ватазин со дня на день должен подать весть о ратной готовности. Еще я послал ямским гоном ловкого человека в Вятку…

— Да ты — ума палата! — радостно прервал Юрий.

Чудовищные замыслы стали казаться будничным государственным делом, требующим спокойствия и обдуманных действий.

Едва князь отпустил Вепрева, к отцу вошел младший сын Дмитрий Красный. Ясные очи затуманены, кудрявая голова поникла, красивый лик искривлен отчаянием.

— Что с тобой, милый отрок? — оторопел Юрий Дмитрич.

— Тата, — взмолился Дмитрий, — не воюй Москву. Ты же не Тохтамыш, не Темир-Аксак, не Эдигей.

— Я прирожденный великий князь московский, — сказал отец.

Сын покачал головой:

— Ты добрый, мягкий человек. А государь должен быть злым и жестоким, чтобы его боялись. Тебя не испугаются.

Юрий смутился:

— Разве зол был дядюшка твой Василий Дмитрич, Царство ему Небесное?

Сын напомнил:

— Ты сам рассказывал, как он отнял отчину у вашего двуродного деда Бориса Нижегородского и тот умер. Ты же вспоминал, как он без всякого суда казнил семьдесят новоторжцев. А тебя к повиновению не приневоливал? Даже не назвал среди опекунов наследника!

— Дмитрушка, — омрачился Юрий, — шел бы в свою светлицу да сел за книгу. Тебе ли учить родителя?

— Как велишь, тата. Я только думал…

Не договорив, повесив голову, младший сын вышел.

Ох, скорей бы вернулись из Москвы старшие!

День окончился все теми же хлопотами по отъезду в Галич. Ночь прошла без снов, с четырьмя краткими пробуждениями. Пятое было долгим: Анастасия села на постели и стала креститься. На вопрос, что стряслось, сослалась на дурной сон. Упорно не открывала, в чем его дурь. Наконец, призналась: видела мужа мертвым в блестящей, начищенной золотой шапке.

Он уныло откликнулся:

— Ну зачем мне венец? Вынужден! Заставлен! Иначе жизнь не в жизнь! Или будь первым, или последним, среднего не дано. А я-то средний!

— Будет, будет! — успокаивала княгиня. — Что за слова? Одумайся!

Думы мешали сну. Рано поутру князь встал с тяжелым чувством, будто уже прожит новый трудный день: дело как бы к ночи и нет воли ни на что.

Однако некоторое время спустя он уже скакал в окружении молодых споспешников, во главе большой конной рати, окольными лесными путями, минуя Москву, на Дмитров, Переяславль, Ростов и далее к Галичу. С воинским обозом утепленные кареты несли княгиню и ее челядь. Погода обещала весну. Мартовское солнце освободило от снега лес: он возвышался по сторонам, мокрый, черно-зеленый.

Молодой Вепрев на первой же стоянке поделился ратными заботами:

— Если мы, господине, не наберем хотя бы пять тысяч конницы, нам с московской силой не совладать. Кого на нас пошлют? Красного-Снабдю? Стар! Ивана Кошкина? Не воин. Слыхивал, набирает вес новый воевода Федор Товарков. Он мне неведом.