Фаина Гримберг - Клеопатра

— ...Великая царица!.. — Голос рабыни прозвучал глуховато и странно восторженно. Но и тревожно... Клеопатра не поняла. Подумала тотчас, что нечто произошло дурное с Вероникой...

— Что с моей сестрой? Что случилось с царицей?..

Ирас мотала, качала взад и вперёд головой, остриженной коротко, по-мальчишески, с короткой чёлкой, не прикрывающей лоб...

— С ней ничего плохого не случилось!.. Но ты царица, ты царица!..

Теперь Клеопатра подумала, что на Ирас нашло помрачение ума. Спрыгнула с постели, ударила рабыню босой ступней... Удар пришёлся в плечо, маленькое, но твёрдое. Ирас не упала... Заговорила Ирас, не распрямляясь, крепко вцепившись в край ложа... Растрёпанная Маргарита села на сиденье тонконогого стула... Вошла Хармиана, хотела было тоже заговорить об отречении Вероники, но поняла, что не будет первой, обратившейся к новой царице, осеклась, взглянула, не скрывая досады, на Ирас, молчала...

— Вон! — вдруг закричала Клеопатра, вскакивая. — Подите вон! Я хочу видеть мою сестру, только мою сестру!..

— Она явится, явится!.. — Ирас побежала к двери, Хармиана последовала за ней немного медленнее. Обе понимали, какую сестру зовёт новая царица. Конечно же, отнюдь не Арсиною!..

Клеопатра повалилась на ковёр, словно бы бросившись со стула, размашисто и не боясь ушибиться. Заплакала, разрыдалась в жёсткое плетение шерстяных нитей... Она уже столько раз, даже и много раз, воображала себя царицей, но совсем взрослой, знающей, как надо править... Птолемеи младшие, сыновья Татиды, равно как и Арсиноя, в расчёт не брались. Клеопатра всегда знала, что они не имеют права занять трон Египта! Она так знала, так думала... А Вероника? В этих смутных мечтах Клеопатра не понимала, куда же денется Вероника, исчезнет куда... Конечно, возможно было представить себе, что Вероника уже умерла... Но тогда... тогда и я уже старая!.. А ведь старой царицей Клеопатре вовсе не хотелось быть. Ей хотелось быть молодой, красивой, полной сил царицей!..

Вероника вошла быстрым шагом. Клеопатра кинулась к сестре и бормотала сквозь рыдания:

— Зачем?.. Зачем?.. Зачем?..

Вероника усадила Маргариту на постель и сама села рядом. Обнимала, утешала. Потом сказала и о советниках. Маргарита перестала плакать. Теперь оставалось только досадовать, сердиться на своё недавнее отчаяние. Теперь можно было смеяться над собой. Она думала, будто её пустят править!..

— Я не хочу Потина и Теодота!..

— Но ведь ещё и Селевк и Архелай...

— Потин и Теодот убьют меня.

— Не выдумывай! Мы все с тобой, я, Деметрий, Архелай...

— Зачем ты это сделала?

Лицо Вероники сделалось строгим.

— Это долго объяснять, Мар! Это нужно было сделать. Когда-нибудь поймёшь... Если отец вдруг вернётся... Он тоже назначил бы тебя наследницей...

— А его сыновья?

— Нельзя доверять престол этой партии Татиды!

— Надо, чтобы отец не вернулся никогда! Надо собрать войско...

— Нет возможности. И тоже долго объяснять. Ты больше не будешь учиться в Дидаскалионе. Тебе сделают тронные платья. Улыбнись!..

Наверное, она улыбнулась сквозь слёзы, как говорится; потом она не могла вспомнить. Но она совершенно по-детски, как маленькая девочка, воспитанная женщинами такою, каковою и положено воспитывать девочку, запомнила, что ей так и не сделали особливых парадных тронных платьев и уборов. Состоялся всего один приём официальный, в большом зале. Она сидела на троне. Теодот, Потин, Архелай, Селевк, ещё какие-то придворные, все — поочерёдно — приближались — каждый — торжественно к трону, на котором сидела девочка-подросток, и кланялись церемониальными поклонами, произносили положенные слова, то есть парадно и торжественно клялись в верности. Позднее она даже удивлялась тому, что единственное, волновавшее её тогда искренне и всерьёз, было платье, то есть именно то, что платье было не сшитое, сделанное нарочно, на неё, а было Вероникино, наскоро подогнанное, и это было обидно. И было чувство необыкновенного, почти мучительного стыда, потому что она сидела на троне в платье Вероники, и всё это видели, знали. И ещё чувства её сосредоточивались на том, чтобы щёки не покраснели, не загорелись. И она вдруг быстро устала. И была разлитая какая-то в душе обида на Веронику, ведь это же Вероника выставила её, в сущности, на посмешище!.. Но зачем? Зачем эти слова, напыщенные и на самом деле в данной ситуации бессмысленные, ненужные? Зачем это нелепое сидение девочки, наряженной в это наскоро переделанное сестрино платье, на троне?.. Зачем? Зачем? Зачем?!..