Фаина Гримберг - Клеопатра

— Я возьму этот папирус, он должен быть у меня, должен у меня храниться. А почему ты не переписал эти письма целиком? Их кто-то порвал?

— Да, эти письма попали ко мне уже изорванными и полусгоревшими. Но всё же я снял копию, переписал...

— Зачем? Чтобы потом, когда-нибудь, показать мне? Или... кому-то другому?..

— Нет. Простая привычка хранителя рукописей и опытного переписчика. Я никогда не думал, покажу я этот папирус кому-нибудь или не покажу. Но когда ты, великая царевна, догадалась о существовании неких записей, я не мог не показать их тебе. Проявления ума вызывают у меня серьёзное чувство уважения... — Он внезапно и спокойно протянул руку... — Но этим папирусом никто не будет владеть... — Он взял со стола папирус... Маргарита не могла понять, почему она, в достаточной степени своенравная, покорно подчиняется этому человеку, который, в сущности, зависит, если не от неё, то уж от её сестры-царицы... Вот и Геро-Ирас бывала такой, тихой, равнодушной... Но в подобном тихом равнодушии вдруг ощущается некая сила души...

Маргарита послушно пошла вслед за дядей Костю в его комнату. Папирус оставался в его руке. Он сжёг этот папирус в терракотовой жаровне. Чахоточный усталый человек и большая девочка видели огонь, сжигающий слова...

— Тебе не жаль? — спросила она.

— Это уже сыграло свою роль в театре времени. А я скоро умру...

Теперь между ними образовалась некоторая связь и ей не хотелось, чтобы он умирал!

— Не надо! — сказала она.

Он улыбнулся бегло.

Она спросила его, может ли он показать ей могилу её матери. Он повёл её на заброшенное кладбище в садах вокруг старого храма Анубиса, шакалоголового главы царства мёртвых. Здесь, в тени пальмовых деревьев, под высокими кипарисами она увидела две стелы. На одной была сделана надпись: «Привет тебе, Прекрасная». Выбито было искусно изображение Гермеса, летящего в крылатых сандалиях и с горящим факелом в руке, потому что Гермес часто провожает души умерших в подземный мир. Замшелый камень выглядел таким забытым... А надгробие, находившееся рядом, было ухоженным. Маргарита прочитала надпись: «Я призываю богов, повелителей всего живого, отомстить тем, кто коварно умертвил мою мать. Пусть убийцы и дети их будут убиты»... Вот оно! Арсиноя, Кама приказала сделать эту надпись! Арсиноя обо всём знала! Арсиноя обо всём узнала прежде меня!..

— Я вижу здесь могилу матери Арсинои. Кто рассказал ей?

— Откуда мне знать. — Он оставался спокоен, равнодушен и потому свободен.

Она понимала, отчего на обоих надгробиях не выбиты имена. Это может показаться странным, но позднее она не занималась могилой своей матери, оставила эту могилу в садах при храме Анубиса. Однажды она захотела обновить надгробие, но всё же отказалась от этого намерения. Она не запомнила, когда умер Константинос, хранитель Библиотеки, и никогда и никого не спрашивала о месте его погребения...

В тот день, когда она видела могилу своей матери, она вернулась во дворец тайком, ведь она и уходила тайком, завернувшись в плащ Ирас. Теперь надо было говорить с Арсиноей. Они давно не говорили.

Маргарита удивилась, потому что покои, отведённые Каме, оказывается, охранялись.

— Доложите царевне Арсиное, что её старшая сестра, царевна Клеопатра, желает посетить её!..

Маргарита сама удивилась, как легко произнесла эти церемониальные слова, как будто впитала их из дворцового воздуха, эти слова, положенные ей, царевне!..

Кама немедленно приняла её, была в домашнем платье, не стала переодеваться. Значит, показывала, что они по-прежнему сёстры, и могут друг для дружки обходиться без парадных приёмов!..

— Какие у тебя стражи! Ты чего-то боишься?

— Конечно, не боюсь. Но мы уже взрослые... — Кама была нервна...

— У тебя не получается лгать!

— Я не должна отчитываться перед тобой!

— Ладно. Кто тебе рассказал о твоей матери? Ты ведь и о моей матери знаешь?

— Я знаю, я знаю... — повторила Кама.

— Но кто тебе рассказал?

— Я могу не отвечать тебе. Я не хочу...

Но Арсиноя не умела делаться равнодушной, покойной, и потому свободной. Она легко оказывалась в зависимости от человека, с которым ей приходилось говорить... Её упрямство оказывалось признаком слабости...

— Я по-дружески тебя прошу, по-сестрински, — сказала Маргарита. — Разве между нами всё разорвано? Разве мы более не сёстры?..

И снова и снова она дивилась себе. Какая же она! Как это она в одних и тех же словах и лжёт и говорит правду! Да, она говорит правду. Но она и лжёт, лжёт, когда говорит эту правду о сестринской дружбе! Она нарочно, лживо говорит эту правду, говорит для того, чтобы Арсиноя ответила, призналась...