Фаина Гримберг - Клеопатра

— Сегодня ты оставишь Ирас в моих покоях. Уже послано в Ракотис за старухой Бакхис, она умеет сводить с кожи стигмы...

Маргарита увидела, как черты лица Ирас, эти правильные черты, словно бы обмерли, отвердели в ужасе. Должно быть, татуировка слишком много для неё значила; быть может, некие, чрезвычайно смутные воспоминания, нет, не о чём-то конкретном, но о некоем священном духе, дыхании, озарявшем её давнюю жизнь, дороги были ей... Маргарита кинулась к царице, решительно встала на коленки перед старшей сестрой, принялась горячо упрашивать:

— ...Не надо, прошу тебя, великая царица!.. Если ты пожелаешь, я попрошу прощения у Камы...

Маргарита пожалела Ирас, а ещё Маргарите было очень жаль потерять татуированную рабыню. Ведь было так приятно и весело, когда другие пугались этого татуированного лица! А Маргарите это татуированное, разукрашенное красно-чёрными извивами лицо представлялось таким красивым!.. Ирас без татуировки... Это, конечно, оставалась Ирас, но всё-таки немножко не та...

Вероника, такая обычно ласковая, на этот раз проявила твёрдость. Отчаянно ревущая Маргарита ушла из покоев сестры-царицы, сердито вышагивая и не оглядываясь на Хармиану, идущую сзади почти бесшумно...

А наутро Ирас не могли сыскать во дворце. Ночью старуха Бакхис варила свои жгучие снадобья, и ранним утром, когда снадобья сделались готовы, уже хотела начать мазать лицо связанной Ирас, но та внезапно вырвалась, резко рванувшись всем телом, резко пригнула книзу голову и укусила белыми мелкими зубами жилистую руку старой Бакхис... Рядом с Ирас многие вдруг превращались в существа резкие и даже и отчаянные... Брызнула кровь. Бакхис взвыла. Ирас прыгнула связанная к столу... Голова пригнута, зубы оскалены. Сейчас на неё было страшновато смотреть. Но никто и не смотрел. Никого не было, кроме старухи Бакхис, а Бакхис завывала от боли в руке. Если кто и заслышал этот вой, то наверняка подумал, что это кричит Ирас, которую мажут снадобьем жилистые лапы старухи... А Ирас схватила зубами со стола нож, перехватила пальцами связанной руки, сумела перерезать верёвку, связывающую запястья... Вот уже и лодыжки, ноги освобождены... Откинула крючок на двери... Боялась бежать мимо стражей... Подбежала к большому окну, выпрыгнула, очутилась в тёмном коридоре... Побежала дальше... Девчонке удалось выскочить из дворца. Прочесали по приказу Вероники сады. Ирас бесследно исчезла... Вероника была обеспокоена исступлёнными слезами Маргариты. Когда иссякли слёзы, Маргарита лежала ничком и, почуяв шаги Хармианы, сердито и в отчаянной раздосадованности брыкала ногами из-под тонкого платьица...

Кама решилась прийти к старшей сестричке, чувствуя свой этот приход и свои дальнейшие слова благородными. Кама смущённо оправдывалась, говорила, что вовсе не хотела, чтобы Маргарита лишилась своей Ирас... Но Маргарита не ответила на благородство сестры собственным жестом благородства. Напротив, Маргарита принялась крикливо браниться грубыми словами, какие не царевне пристали, а девчонке, рабыне какого-нибудь базарного торговца... Арсиноя поспешила уйти, подумав, что, быть может, в базарной брани сестры содержится более правдивости, нежели в благородных жестах и словах самой Арсинои. Но вернувшись к себе, Арсиноя всё же решила, что мысли о большей правдивости брани грубой, равно как и о фальши благородства, дурны по самой своей сути...

На следующее утро Веронике доложили о том, что во дворец просится у главных ворот некий Дорион, наёмный гребец. Дорион держал обеими руками продолговатый немалый свёрток, обёрнутый жёсткой тканью, из которой шьют мешки для зерна. Удерживая свёрток, Дорион опустился перед царицей на одно колено и выкатил на ковёр голую связанную Ирас. Глаза её были крепко-накрепко зажмурены, веки сжаты, колко торчали волоски ресничек... Дорион рассказал, что корабль, на котором он служил гребцом, отплыл на Самос с обычным грузом ячменя...

— ...Корабль шёл мимо маяка, а у меня глаза очень зоркие. Углядел я: кто-то барахтается в волнах, уже далеко от гепастады. Мне так и показалось, что это малое дитя! Не спрашиваясь, я оставил весло, бросился в море и спас вот это существо... Тут оказалось, что кое-кто из наших слыхал ещё в порту, как выкликали царицыны глашатаи о пропаже из дворца вот такой вот рабыни малой, с таким вот разукрашенным лицом и туловом, и руками и ногами... Дали мне лодку, и я привёз её на берег. Она, быть может, немая. Ни слова не говорит, только зубы скалит. Но, хвала Зевсу-Амону! не кусалась...