Фаина Гримберг - Клеопатра

Голова богини украшена была убором, исполненным в виде лунного диска; и таким же убором украшена была голова царицы Клеопатры. В александрийских кварталах женщины попроще сплетничали об этой новейшей Исиде, толковали, что все её поклонницы — сплошь лесбиянки и творят во время радений ужасные непотребства. Носились жуткие слухи, будто дамы из кружка царицы приказывают хватать тайно в закоулках Ракотиса нищих одиноких беременных женщин, которых доставляют в новое святилище Исиды, там убивают, вынимают плод и вместе поедают, и эти страшные кровавые трапезы называют «адельфийскими» — «сестринскими»!.. Ничего подобного не происходило в реальности, но тем, кто распространяли все эти рассказы, было приятно и жутко верить!.. Тогда стали говорить и о поездке царицы к Антонию совсем не то, чем являлась эта поездка на самом деле! Стали говорить, будто Клеопатра всю дорогу, весь водный путь лежала на палубе голая, изображая собою Афродиту, или эту самую новейшую развратную Исиду!.. И рассказывая о Клеопатре странные и страшные байки, обвиняя её во всех бедах, постигающих Египет, браня её всячески, уверяя друг друга в необходимости её свержения, они все любили её, по-своему! И если бы её не стало, они бы о ней жалели!..

Она вдруг была такая человеческая, слишком человеческая, то есть не человечная, а именно человеческая! Она вдруг появлялась на улицах Александрии в простых открытых носилках, одетая в простое, почти домашнее платье, и волосы убраны совсем небрежно... И была встревоженная обыкновенная женщина, взъерошенная, разволнованная. Была вся — несправедливость и тирания, какою и должна быть женщина, если хочет удержать подле себя мужчину! Искала своего Марка Антония, а все уже знали, что он провёл ночь в Ракотисе, переходя из одного низкопробного вертепа в другой, наливаясь дурным пивом и дешёвым пальмовым вином, целуя и обнимая полуголых уличниц... Все знали, что эти самые «тирания» и «несправедливость» — предметы по сути своей бессмертные! Но все вдруг жалели её, когда она — у подножья парадной дворцовой лестницы! — вдруг худенькая фигурка женская — кричала на него, кричала, что он ведёт себя гадко, гадко!.. А он — сероглазый, круглолицый мужчина — считал, что ничего такого страшно дурного он не совершил, и мотал добродушно головой, и дёргал правым плечом, и пошатывался, ещё пьяный, и улыбался ей добродушно. И вдруг обнимал её руками-лапами, такими неуклюжими спьяну, будто сминал в своих объятиях, и целовал мокрыми пьяными губами её лицо, руки, плечи... И поднимались, крепко обнявшись, по ступенькам... И Александрия любила их...

И он шлёпал босыми ногами по мозаичным полам большой купальни новой, состоящей из нескольких помещений, отмокал в холодной, почти ледяной воде, отсыпался, завтракал, вечером появлялся в зале среди этого кружка александрийских умников, тихо сиживал в дальнем углу, прислонившись спиной к настенному ковру, слушал... Она знала, что он смотрит на неё! Было чувство, что он любит её! Потому что ведь глупо думать, полагать, будто Египет что-то там завоюет, захватит, присоединит к себе, сделается соперником Рима!.. Мгновения чётких озарений показывали ей совершенно ясно: такого не будет, никогда! И по улыбке его глаз, на неё смотрящих, она понимала: и он знает! И потому любит её бескорыстно!.. Она любила любить его, любиться с ним в большом новом спальном покое, где стены были сплошь покрыты извилистым красно-пурпурным узором, а пол устлан сплошь коврами, тоже узорными и красно-пурпурными, и на мозаической столешнице круглого столика ожидали вино и лакомства, и широкое ложе сияло тугой узорной красно-пурпурной обтяжкой... И подушки, тугие, узорные, обтянутые красно-пурпурным шёлком брошены были в беспорядке на ковры... Они играли в эти разнообразные любовные телесные игры, сплетались голыми руками, ногами, телами, тёрлись друг о друга животами, грудью, кусались, смеялись, стонали... Потом, потом, потом она поняла, что беременна, и страшно — страшно! — обрадовалась. И сказала ему. И он тоже обрадовался, и в его поцелуях сделалось такое ребяческое чувство к ней, какая-то ребяческая благодарность, как будто она, взрослая женщина, обещала ему подарить игрушку, хорошую, забавную игрушку. И она поняла, совсем легко, лёгким и верным чутьём, что он всегда рад, то есть радуется, когда от него родятся дети!.. Начало беременности не принесло ей недомоганий. Напротив, она ощущала себя жадной до его ласк, ей хотелось телесных ласк. Она становилась на четвереньки, подставляла ему зад, хороший, круглый, женский зад. Хармиана давно говорила ей, что беременная женщина должна заниматься любовью телесной через жопу, чтобы не повредить зародышу... Теперь Маргарита испытывала какое-то нервическое, диковатое удовольствие от совокуплений; и вдруг понимала — опять же! — вдруг понимала, что ей в эти мгновения всё равно, как завершится её беременность — родами или выкидышем...