Фаина Гримберг - Клеопатра

— ...Гратис... — повторила Маргарита. — Гратис... — И решила: — Нет! Я буду звать тебя Марком, как звала!..

Что-то в интонации её голоса почти возбуждало Марка Антония, странная эта полнозвучная смесь очень женственной решимости и женственной же загадочной какой-то задумчивости... И он держал, сжимал даже её руки, запястья в своих руках, своими простыми пальцами римлянина, воина и кутилы, такого нового римлянина, такого «наглеца», как называл их, его, Долабеллу и ещё других, покойный, уже мёртвый Цицерон...

— ...мы вместе... Египет, Греция, Азия, Африка!.. Я!.. рядом с тобой... как Дионис и Исида... Дионис и Исида!..

Потом — наконец-то! — всё-таки море! Красные паруса...

Но она сделалась больна и была больна почти весь путь до Александрии. Потому что спустя несколько часов после отплытия случился у неё выкидыш. А она сначала и не поняла причину внезапно появившегося кровотечения. Срок её беременности был не более месяца. Её удивило, несколько рассудочно, впрочем, то, что она не огорчилась прервавшейся беременностью. Она даже не могла воспринять это кровотечение как прервавшуюся беременность. Тривиальные сожаления о потере ребёнка от Марка Антония не приходили на мысль. Хармиана уверяла, что болезнь совершенно неопасна и минует в достаточной степени скоро. Собственно, так и произошло...

Но как это было замечательно — вернуться в Александрию! Она была счастлива. Она выздоровела. Она выздоровела от всех своих болезней — от Цезаря, от Антония, от ненужной беременности, от Рима, от позорного заточения в Трастевере! Она вновь стала здорова и свободна! В открытых носилках держала маленького сына на коленях и говорила ему, что вот его город!..

— ...Антулёс!.. Наша Александрия!.. Наш город!.. Здесь ты будешь жить, здесь мы будем жить всегда, всегда-всегда!..

Его глаза смотрели на мать серьёзно и доверчиво. Он уже многое понимал. Она начала рассказывать ему о городе, быстро произнося слова... И вдруг целовала его тёплые нежные щёки, быстро-быстро... А деревья поднимали вверх свою зелень. Балконы пузатились, выщербленные каменные серые ступеньки домов, простых людских жилищ, бежали на улицу, небрежные, будто женщины, которые наспех накинули домашнее платье. Окна казались голубыми. Дома шли навстречу царице — яркие, жёлтые, розовые, красноватые. Ослы, гружёные притороченными пёстрыми полосатыми вьюками, бежали, бодрые с утра. Мощные, с большими рогами, волы тянули бодро двухколёсные повозки, и большие колеса крутились... Высокие шапки и острые бороды сирийцев и иудеев, их цветные длинноватые одеяния, красные штаны и лёгкая обувь... Царица приказала нести её улицами сирийских и еврейских кварталов. Открытые террасы несколькоэтажных домов заполнялись любопытствующими людьми, замелькали белые покрывала женщин... Её несли по городу без охраны, она всем казала себя и своего сына. Спутникам своим она приказала направляться другой дорогой, более короткой, во дворец. А сама двигалась александрийскими улицами... Какой-то продавец квашеного молока подошёл запросто к её носилкам и спросил, не хочет ли царица чашку молока. И она, разблестевшись глазами живыми изумрудными, красивая, быстрым движением головы откинула на плечи лёгкое прозрачное ярко-жёлтое покрывало, расшитое блестками, и улыбалась стремительными прерывистыми улыбками и протянула руку в лёгком красном рукаве. И жадно пила. И, смеясь нежно, дала отведать сыну... Затем вынула монеты из круглой сумочки, привешенной к поясу, украшенной сплошь золотым плотным цветочным узором, и протянула торговцу.

— Серебряный денарий! — сказала улыбчиво. — Попробуй на зуб!

Люди сходились и им было весело. Продавец молока попробовал монету на зуб несколько картинно, желая доставить развлечение царице. Все смеялись. Он спросил нарочито льстиво, не надо ли отсчитать сдачу.

— Нет! — отвечала она звонко. — Это тебе в честь моего возвращения!

Все были доброжелательны и веселы. Гомонили по-доброму. Она вдруг вспомнила, что ведь похожая сумочка была у Вероники, или у Вероникиной камеристки... Но Маргарита усилием воли не дала своему лицу омрачиться...

Максим выехал ей навстречу верхом, окружённый группой одетых ярко воинов. А рядом с ним, тоже на коне, улыбался ласково Аполлодор, и чёрные Аполлодоровы кудри соотносились с красивой гривой тёмно-цветного коня, поводившего лоснистыми боками...