Борис Горин-Горяйнов - Федор Волков

Все одобрили поведение находчивого архиерея.

— Рамбов и всю округу с глаз не спускать, — продолжал Григорий Орлов. — Потребно в каждом пункте своих людей иметь. Алексей и Федор Орловы, да ты, Потемкин, — сие дело вам поручается. Установить связь и слежку по всему пути. Старый Алеша [88] Разумовский. заперт теперь около Рамбова в своем мурье, в Гостылицах. Шпионство за ним, почитаю, учреждено знатное. Наведываться к нему как можно реже, а лучше и совсем оставить в покое старика. Талызин, у тебя тесное приятельство с Кроншлотом?

— Есть такое дело, — сказал Талызин.

— Возьмешь весь Котлин под свое покровительство. Там особо сильную партию сколотить потребно. Так хохол советует.

— Сие не весьма трудно, — сказал Талызин.

— Ладно. Кроншлот ловушкой знатной может оказаться и требует к себе сугубого внимания. Морякам говорить, что их в сухопутные команды свести надумано и послать Данию завоевывать для принца Голштинского.

— Да оно, почитай, так и есть, — усмехнулся Пассек.

— Солдаты спрашивают, как быть с присягой, когда присягать не по нутру, — спросил Ласунский. — Между прочим, они выражаются «присядать», а не «присягать».

— Ну и пусть «присядают» по малости, — улыбнулся Григорий Орлов. — «Присядешь», мол, слегка, а после выпрямиться можно.

Поговорив еще некоторое время, начали расходиться. Олсуфьева поднялась к Федору на бельведер.

— Мне бы разумнее было сегодня остаться ночевать у тебя, — сказала Елена Павловна.

— Оставайся. Места хватит.

— Мне кажется, мои частые визиты к тебе огорчают Таню.

— Какие пустяки! И при чем здесь Таня?

— По-вашему, по-мужски, как будто ни при чем. А мы, женщины, говорим: сердцу не прикажешь. А ты знаешь, что мне предлагала Таня несколько раз? Повенчаться с тобой, — сказала, немного помолчав, Елена Павловна.

— Татьяна Михайловна и мне не раз предлагала жениться на тебе.

— Конечно. Так же удобнее.

— В каком смысле? — насторожился Федор.

— Ах, боже мой! Вообще удобнее! Какой ты придира. Значит, ты делаешь мне предложение?

— Делаю, — улыбнулся Волков.

— Руки без сердца?

— И руки и сердца.

— Хорошо, сударь. Я ваше предложение принимаю. Когда мы… когда мы как следует подрастем, тогда и поженимся. Что делать? Это несчастье постигает многих.

— Это равносильно отказу от моего предложения.

— Совсем нет. Только необходимая оттяжка для приготовления к свадьбе.

— Но всякая оттяжка имеет какой-то определенный срок.

— Давай установим кратчайший срок. Переживем еще одно царствование так, без брака, а с наступлением нового царствования поженимся?

Федор расхохотался.

— Да ведь это может протянуться до следующего столетия!

— Милый, ты совсем лишен дара прозорливости. Таких чудес на свете не бывает. По моему убеждению, я назначаю самый короткий срок. И если мы действительно любим друг друга, мы будем всячески стараться сократить его еще более. Значит, помолвка состоялась?

— Будем считать так.

— И можно сообщить о нашем сговоре одной заинтересованной в нем особе? Нет, нет, не Татьяне Михайловне… Ее тревожить не стоит. А той, другой, которой давно охота меня пристроить законным браком.

— Можно объявить, — улыбнулся Федор.

— Отлично. Помолвка состоялась, условия сговора выработаны, срок свадьбы назначен, а теперь я хочу спать…

Волковы целые дни проводили во дворце. Траурная комиссия оказалась аппаратом громоздким и неповоротливым. Выходило, что к ней все имели какое-то касательство. Много заседали, много толковали, много высказывали разных советов и мнений, — тем дело и кончалось. Практически все мероприятия должен был проводить кто-то неизвестный. Уже с первых дней этим неизвестным, — помимо его воли, оказался Федор Волков. Если комиссия выносила какое-нибудь решение, барон Сиверс молча взглядывал на Волкова и многозначительно кивал головой. Это означало, что Волков должен был принять постановление к сведению и исполнению. Федор принимал и исполнял… В результате ни у него, ни у брата его Григория часто не оставалось свободного часа, чтобы пообедать.

По привычке, выработанной с детства, не оставлять ни одной мелочи без внимания, все примечать и учитывать, Федор составил себе вполне ясную картину положения при дворе. Картина представлялась неутешительной, она близко напоминала развороченный муравейник.

Создавшееся раньше представление о придворных группировках оказалось неверным. В сущности, никаких определенных группировок не было. Судя по всему, любая из видных и влиятельных особ завтра же могла оказаться в другом лагере, если это подсказывалось личными выгодами, оскорбленным самолюбием или надеждой на возвышение. Петр, Екатерина или кто третий — по существу безразлично, главное — это обеспечить себе источник милостей. Можно попробовать и того, и другого, а потом уже решить, с кем быть заодно.