Виктория Холт - Исповедь королевы

Далее ехала моя карета. Я сидела очень спокойно, не глядя ни направо, ни налево. Я сознавала, какая враждебная тишина стояла вокруг меня. Я слышала шепот: «Австрийка!», «Мадам Дефицит!», «Сегодня она не надела бриллиантовое ожерелье!» Потом кто-то крикнул: «Да здравствует Орлеанский!» Я понимала, что это значит. Да здравствует мой враг! Они приветствовали его, в то время как я ехала мимо.

Я пыталась не думать о них. Я должна улыбаться. Я должна помнить о том, что мой маленький сын будет наблюдать за процессией с веранды над конюшнями, куда я приказала доставить его.

Я думала о нем, вместо того чтобы думать об этих людях, которые так ясно показали, что ненавидят меня. Я говорила себе: «Почему я должна беспокоиться о них? Только пусть он вырастет сильным и здоровым, и меня больше ничто не будет волновать!»

Мне было слышно, как толпа приветствовала моего мужа, ког да его карета проезжала мимо. Они не испытывали ненависти к нему. Но я была иностранкой и виновницей всех их несчастий. Они избрали меня в качестве козла отпущения.

Как я была счастлива, когда это испытание было уже позади и я могла вернуться в свои апартаменты!

Я сидела за своим туалетным столиком в окружении служанок. Я чувствовала себя усталой, но, когда ложилась спать, знала, что не усну. Мадам Кампан поставила на мой туалетный столик четыре восковых свечи, и я наблюдала, как она зажигала их.

Мы говорили о дофине, о его последних высказываниях и о том, какое удовольствие он получил, наблюдая за процессией. Вдруг первая свеча самопроизвольно потухла.

Я сказала:

— Это странно! Ведь здесь нет сквозняка!

Я подала мадам знак снова зажечь ее.

Она так и сделала. Но, как только она зажгла ее, тут же погасла вторая свеча.

Мои служанки замолчали, пораженные. Я нервно засмеялась и сказал:

— Что же это за свечи, мадам Кампан? Обе потухли!

— Не сомневаюсь, что у них что-то не в порядке с фитилем, мадам, — сказала она.

И все же то, как она это сказала, позволяло предположить, что на самом деле она сомневалась в своем утверждении.

Через несколько минут после того, как она зажгла вторую свечу, погасла третья.

Теперь я почувствовала, что мои руки дрожат.

— Здесь нет сквозняка, и все же три свечи погасли… одна за другой, — сказала я.

— Мадам, у них, несомненно, есть какой-то дефект! — сказала моя добрая Кампан.

— Как много несчастий уже было! Как вы думаете, мадам Кампан, может ли несчастье сделать нас суеверными? — спросила я.

— Думаю, это вполне может быть, мадам, — ответила она.

— Если четвертая свеча тоже погаснет, ничто не сможет убедить меня в том, что это не роковое предзнаменование.

Она уже готова была сказать мне что-то успокоительное, когда четвертая свеча тоже погасла.

Я почувствовала тяжесть на сердце и сказала:

— А теперь я лягу спать. Я очень устала.

И я легла в постель, думая о враждебных лицах в процессии, о шепчущихся голосах и о том маленьком личике, которое я видела на веранде над конюшнями.

И я не могла спать.

Нас вызвали в Медон — Луи и меня — и мы отправились туда со всей возможной скоростью.

Я сидела у постели моего сына. Он не хотел, чтобы я уходила. Его горячая маленькая ручка лежала в моей руке, и он все шептал:

— Мама, моя прекрасная мама!

Я чувствовала, как по моим щекам струятся слезы, и не могла сдержать их.

— Ты плачешь обо мне, мама, потому что я умираю. Но ты не должна грустить! Всем нам придется умереть! — сказал он.

Я умоляла его не разговаривать. Он должен беречь свое дыхание.

— Папа будет заботиться о тебе. Он хороший и добрый человек, — продолжал он.

Луи был глубоко растроган. Я почувствовала на своем плече его руку, мягкую и нежную. Это была правда. Он действительно был хорошим человеком. Я вспомнила о том, как страстно он желал иметь детей и как мы страдали от того, что не могли иметь сына. Теперь у нас уже был сын, но мы опять страдали.

Маленький Луи-Жозеф боролся за свою жизнь. Думаю, он пытался цепляться за нее, потому что знал, что мне так хотелось, чтобы он жил! Он думал обо мне даже в эти последние минуты.

Я молилась про себя:

— О, боже, оставь мне моего сына! Возьми у меня все, что угодно, только оставь мне моего сына!

Но с Богом не торгуются.

Я почувствовала в своей руке чью-то теплую ручку. Это был мой младший мальчик. Луи послал за дочерью и сыном, чтобы напомнить мне, что они еще оставались у меня.

С одной стороны от меня стояла моя прелестная десятилетняя дочь, а с другой — четырехлетний Луи-Шарль.