Виктория Холт - Исповедь королевы

Я страстно желала иметь сына, но не смела возлагать на это слишком большие надежды. Нельзя было сильнее любить свое дитя, чем я любила нашу маленькую дочь. Я молилась: «Умоляю, Господи, дай мне сына! Но если ты посчитаешь нужным послать мне дочь, она тоже будет для меня желанной».

Эти роды были не похожи на предыдущие. Король сказал, что не разрешит публике присутствовать на них, потому что я не должна снова подвергаться такому риску, как в первый раз. Решили, что будут присутствовать только члены семьи и шесть фрейлин, в том числе принцесса де Ламбаль, которая также была членом семьи, и, конечно, акушер и врачи.

Когда я проснулась в то утро — это было двадцать второе октября, — у меня начались схватки. Они были такими слабыми, что я даже смогла принять ванну. Но к полудню они усилились.

В этот раз роды были более легкими, чем когда я рожала мою маленькую Королевскую Мадам. Все же, когда ребенок родился, я была в полубессознательном состоянии и слишком слаба, чтобы полностью осознавать, что происходит.

Я видела людей, столпившихся вокруг моей кровати. Они хранили глубокое молчание, и я боялась спросить у них о ребенке. Король подал знак, чтобы никто не разговаривал со мной. В течение последних недель моей беременности он был очень обеспокоен и приказал, чтобы после рождения ребенка никто не говорил мне, какого он пола, потому что, если это будет дочь, я буду разочарована, а если дофин, то радость может быть слишком бурной. Он считал, что любое из этих чувств может нанести мне вред в том состоянии изнеможения, в котором я, несомненно, буду находиться после родов.

Когда до моего сознания дошло, какое глубокое молчание стояло вокруг моей кровати, я подумала: это девочка. Или даже еще хуже: ребенок родился мертвым. Но нет! Ведь я слышала его крик! Я родила ребенка. Мне хотелось крикнуть: «Дайте мне моего ребенка! Что из того, что это…»

Потом я увидела короля. В его глазах стояли слезы. Казалось, он переполнен чувствами.

Я сказала ему:

— Ты видишь, как я спокойна. Я не задала ни одного вопроса.

Его голос задрожал, и он произнес:

— Мсье дофин просит позволения представиться!

Сын! Моя мечта осуществилась. Я протянула руки, и на них положили моего ребенка. Мальчик!.. Чудесный мальчик!

В спальне и в прилегающих комнатах, где ждали министры и члены нашего семейства, поднялось волнение.

Впоследствии я узнала, что все начали целовать и обнимать друг друга. Я слышала голоса: «Дофин! Я говорю тебе, это правда! Теперь у нас есть дофин!» Даже мои враги были охвачены волнением. Мадам де Гемене, которая должна была заботиться о дофине, села в кресло на колесиках, и ей вручили малыша. Потом ее отвезли в апартаменты, находившиеся поблизости, и все столпились вокруг, чтобы посмотреть на ребенка. Всем хотелось прикоснуться к нему, или к платку, в который он был укутан, или хотя бы к креслу, в котором сидела принцесса.

— Он немедленно должен стать христианином! — сказал король.

И в три часа наш маленький дофин был окрещен.

Сразу же раздался залп из ста одного ружья, чтобы весь Париж узнал, какой пол у ребенка. Для города это был сигнал для начала бурного торжества. Повсюду звонили колокола и образовывались процессии. Ночью зажгли костры, и, как всегда, состоялся фейерверк. Я с трудом могла поверить, что это были те самые люди, которые совсем недавно так радовались всем этим гнусным пасквилям обо мне, распространявшимся повсюду. Теперь они молили Бога защитить меня, мать их дофина. Теперь они танцевали, пили за мое здоровье и кричали: «Да здравствуют король и королева! Да здравствует дофин!»

Как говорила моя матушка, это был очень импульсивный народ.

Я была в восторге от моего новорожденного малыша и послала за Королевской Мадам, чтобы она могла увидеть своего маленького брата. Мы стояли с ней рука об руку и любовались им, когда он лежал в своей колыбельке. Ей было три года, и она с каждым днем становилась все милее, а кроме того, была очень умна.

Я мельком увидела Армана, стоявшего в дверях и с хмурым видом наблюдавшего за нами. Я улыбнулась ему, но он опустил глаза. Проходя мимо него, я взъерошила его волосы. Он уже не был тем прелестным малышом, как когда-то. Но, возможно, мне казалось так потому, что теперь я сравнивала его со своими собственными детьми.

Набатные колокола звонили три дня и три ночи подряд. Я слышала их звон, когда просыпалась, и мной овладевало сознание величайшего счастья. По всему Парижу был объявлен двухдневный праздник. Вино рекой лилось по улицам. Повсюду были установлены буфеты с мясом. Люди носили на шее гирлянды искусственных цветов и вместо приветствия кричали друг другу: «Да здравствует дофин!»