Виктор Дьяков - В году 1238 от Рождества Христова

– Ты думаешь, он тебя понимает? – с усмешкой спросил один из сопровождавших Бурундая тысячников

– Понимает… он все понимает, – Бурундай смотрел на другую сторону гати, где стоял орысский коназ.

Подскакал нукер-посыльный:

– Темник, мы зажгли все дома, все пленные перебиты, первая тысяча вышла на дорогу.

– Пленные перед смертью, что-то говорили? – спросил нукера Бурундай

– Кто-то молил о пощаде, кто-то взывал к их Богу, а один ругался на нас, говорил, что мы проклятые татары.

– Почему урусуты называют нас татарами? Татар еще Чингисхан всех под корень вырезал. Нет сейчас татар, – недовольно отреагировал еще один из сопровождавших темника, тысячник-монгол.

– Говоришь, нет татар?… Теперь опять будут. Я татарин и такие как я тоже татары, – Бурундай повернул коня к дороге, по которой уходил его тумен и ожег его плетью.

Проводив глазами всадников, Милован широко перекрестился:

– Слава те Господи, и на этот раз пронесло.

– Что ты князь, какое пронесло, они же село жгут, дома, церковь, твой дом, – не понимал князя Любим.

– Уходят поганые, а село… село отстроим, – уже почти весело говорил Милован.

– Так он видел, чего предупредил, что снова вернуться, – Любим явно не был столь оптимистичен как его князь.

– Вернутся, снова биться будем, сожгут, снова обстроимся. Слава Богу, мы живы, и много живых осталось, а раз живы, не пропадем.

После того как известие об уходе татар распространилось по всему «острову», отец Андрей собрал народ возле церкви-времянки и стал творить хвалебную молитву, благодарить Господа за избавление от врага. Поднимающиеся густые клубы дыма от горящего села, уже не воспринимался как бедствие – то был вестник победы. Ведь теперь можно выйти со спасительного болота, которое, как ни крути, являлось гиблым местом – за эти несколько дней от холода и сырости успели заболеть много людей, в первую очередь стариков и детей, и едва ли не все в той или иной степени страдали от плохой воды. Теперь можно вернуться хоть и на пепелище, но обжитое многими поколениями киверичан, удобное для жизни место.

Весь остаток дня на «острове» царило приподнятое настроение. Милован, тем не менее, заставу у гати не снимал – а вдруг это всего лишь татарская хитрость. А с восходом следующего дня застучали топоры, повалились деревья, для восстановления разобранной части гати. Но сначала пришлось разбирать «кучу» из татарских трупов. Хотели скинуть их прямо в трясину, но Милован приказал снять с них оружие и ценные вещи, если есть, после чего снести в свежевырытую большую яму на берегу. Но трупов было много, так что пришлось вырыть не одну, а три ямы, которые тут же заполнялись болотной водой. Этим воинам не повезло быть сожженными во славу духа Сульде, их просто побросали в воду и сверху засыпали землей.

Гать восстановили и первые разведчики пошли в село. Вернулись, сказали, что татар след простыл, а от села остались одни головешки да печи. И еще, повсюду лежат неубранные тела. В обезображенных и уже несколько дней лежащих на тающем снегу трупах родственники узнавали своих, обмывали, прибирали… рыли могилы. Бояна нашла буквально искромсанное тело Ждана. Его и отца Амвросия отпели в первую очередь. Потом настал черед оружников… Отпевания длились несколько дней. Потом… а потом вновь застучали топоры. Первым делом стали ладить новую церковь, княжий дом… избы для смердов. Потом снег совсем сошел, ушла талая вода – пришла пора пахать и сеять…

Матушка Марфа так и не смогла оправиться после гибели мужа. Она угасала не столько от болезни, сколько от гложущего изнутри горя. Незадолго до ее смерти отец Андрей попросил у нее соизволения взять в жены Веселину. Согласие было получено, а вскоре матушку-попадью похоронили рядом с отцом Амвросием. Венчание и свадьбу пришлось отложить не только из-за кончины матери невесты. Отец Андрей не мог сам себя венчать, а во всей округе не осталось более ни одного прихода, ни одного священника, либо разбежались, либо погибли. Оставалось одно, найти такого же, как отец Андрей священника-беженца.

Несмотря на всеобщее бедствие и появление в селе большого количества вдов и осироченных детей, в воздухе словно витала какая-то непоколебимая всеобщая уверенность в будущем. Ведь у киверичан был князь, которому они безоговорочно доверяли. Слава о князе Миловане быстро распространилась по ближним и дальним весям. В Киверичи, надеясь получить защиту, вновь потянулись беженцы со всей разоренной округе. Шли и дорогой, приходили и лесом, шли и одиночки и семьями, а то и деревнями. Приходили к князю, кланялись в пояс, просили принять под свою руку. Приходили, и смерды, и ремесленники, и ратные люди-оружники, разочарованные в способности своих князей, не сумевших дать отпор степным завоевателям. Пришел как-то босой, в разорванной рясе немолодой беженец-священник. Его приветили, накормили, обули, зашили рясу… Он же вскоре и обвенчал в новой церкви отца Андрея с Веселиной. К осени были срублены на месте старых новые княжий и поповский дома, где в первом стала жестко править княгиня Голуба, а во втором кротко матушка Веселина. Бояна теперь жила на два дома и была желанной, и у княгини, и у матушки-попадьи… Молодая княгиня, не сблизившаяся с Бояной за много лет проведенных под одной крышей, теперь же что называется, души в ней не чаяла. Правда, изредка, когда рядом никого не было, они в шутку разыгрывали сцены из своего детство. Голуба опять пыталась сделать из Бояны свою прислужницу, а Бояна в ответ озвучивала свое самое большое желание из девчоночьих времен, намять таки «нежные бока», все более наливающейся здоровой дородностью, Голубы. Впрочем, вскоре стала ясна основная причина той дородности – Голуба понесла. Теперь эта новость стала основной в селе. Все гадали и рядили, кого родит молодая княгиня, наследника или девочку. Не до шуток стало и Бояне. К ней стал «поткатываться» молодой воин-беженец из разбитой дружины князя Тверского… Жизнь шла своим чередом.