Виктор Дьяков - В году 1238 от Рождества Христова

– Мансур ранен!! – татары прекратив наступление со всех сторон кинулись к упавшему окровавленному тысячнику.

– К этому времени не очень физически сильный, но ловкий и верткий Любим, до того на равных бившийся со своим противником… этого противника вдруг лишился, так как тот тоже побежал спасать своего тысячника. Любиму ничего не осталось, как броситься к князю, которому уже пришлось сразу отбиваться от нескольких татар, собой прикрывших своего командира.

– Добить… добить его!! – кричал Милован, призывая своих оружников.

Теперь уже вокруг окровавленного тела Мансура разразилась жестокая сеча. Мансура вытащили те татары, что разбирали завал. Подхватив тело, они подняли его на частично разобранную кучу деревьев, вынесли в проломанные ворота и быстро понесли в свой лагерь.

Потеря тысячника сразу подорвала боевой дух атакующих – они стали медленно отступать. Когда их вытеснили за пролом, Милован приказал своим воинам остановиться и пустить в ход луки…

Все пространство от тына и почти до исходных позиций татар было устлано их трупами. Большинство были поражены стрелами, когда бежали от тына в свой стан. Никто из сотников не смог заменить тяжело раненого Мансура, чтобы отступить организованно. Под градом стрел это отступление превратилось в беспорядочное бегство. А вот за тыном трупы уже лежали вперемешку. Здесь не стихал стон раненых. Оружники и ополченцы своих уносили в село, татар тут же добивали.

– Князь… как баб-то с детями… они уж тронулись. Уходить им или назад возвращать? – к месту сечи, крестясь, подбежал своим хромым бегом отец Амвросий. Милован стоял с окровавленным мечом в одной руке, а второй, предварительно отстегнув щит, прикладывал к непокрытой голове пригоршню снега. Он вновь получал болезненный удар по голове, и она у него опять гудела.

– Возвращай отче… пусть по домам идут. Отбили мы поганых, да так, что эти уж боле не сунуться. Господь нам сегодня помог, – Милован отбросил снег и стал вытирать меч.

– Ну, слава те… – обрадовано перекрестился священник и косолапя побежал назад.

Подошел, слегка пошатываясь от усталости Ждан:

– Ух… не по годам мне уж так долго мечом махать, взопрел, мочи совсем нет… Зато набили мы их тут Мил. Я на дороге посмотрел не меньше сотни лежит, и здесь тоже с сотню будет.

– Ты лучше сосчитай сколько наших полегло, – Милован вновь набрал пригоршню снега и приложил ее к голове.

Ждан, немного обиженный, пошел считать потери.

– Княже, вот шелом твой подобрал, – Любим подавал сбитый в поединке остроконечный шлем Милована.

– Пусть у тебя будет, потом возьму. Сейчас я не то, что шелом, шапку на голову одеть не могу – гудит и горит… – Милован отошел и устало опустился на валявшееся недалеко дерево, которое татары сбросили, когда пытались разобрать прикрывающий ворота завал.

Ждан подошел через некоторое время, уточнив у сотников и десятников понесенные потери:

– До смерти убито – сорок два, из них оружников восемь, остальные смерды. Раненых полста семь смердов и оружников одиннадцать. У шестнадцати раны совсем пустяковые, быстро заживут…

От села прибежала толпа женщин. С охами, плачем, причитаниями, они стали выискивать своих. В той же толпе прибежала и Бояна и не отставшая от нее Голуба. Бояна не выказывая внешне никаких чувств, подошла к дяде и стала расспрашивать подробности прошедшего боя. Время от времени, она бросала косые взгляды на Милована и Голубу. Голуба присела рядом с женихом на то же дерево и уже сама прикладывала к его голове снег, что-то тихо ему говорила, гладила его рыжеватые волосы. Милован почти не реагировал на все эти проявления любви и нежности. Он, казалось, совершенно обессилел и уже с трудом воспринимал окружающую реальность, почти безразлично смотрел перед собой, видя как с татарских трупов снимали доспехи, оружие, сапоги. Особую ценность представляли сапоги-гутулы, овчиной внутрь, кожей наружу. Они не намокали от снега как онучи, не говоря уж о лаптях. День клонился к вечеру…

Мансур хрипел, из его рта шли кровавые пузыри. Алтан подошел, посмотрел на лежащего на конской попоне тысячника, с мускулистым оголенным торсом, перетянутым от плеча через грудь окровавленной тряпкой. Он еле сдерживался, чтобы не показать своего полного удовлетворения таким исходом дела.

– Как это случилось? – Алтан спросил, конкретно ни к кому не обращаясь.

– Он стал рубиться с орысским коназом. Мансур оступился и тот его срубил, – ответил один из сотников стоявший рядом.