Зот Тоболкин - Грустный шут

Путь санный развезло. Поначалу все ехали, потом шел пешком Кирша, за ним — Митя, а затем и Барма. В возке осталась Дарья Борисовна. Сидела, укутавшись в теплую шубу, дремала, улыбаясь сладким своим грезам. Как странно, как неожиданно выстраивается судьба! Не думала, не гадала, что попадет в опалу вместе с отцом. О Тиме только мечтала, себе не смея в том признаться. Отец собирался выдать замуж за князя Черкасского. Род именитый, знатный. Но случай спутал все карты. Не быть уж княгиней, не быть. Станет женою шута, скомороха. Побредет за ним, куда позовет. И обойдут они всю Россию, счастливые, вольные, сами себе владыки. Тима… Тимоша!

Барма оглянулся, как бы услыхав ее зов. Оглянулся, но не остановился: «Надо спешить. Если успеем добраться до Чаг-озера, там не задержимся долго. Клад сыщем — купим корабль, и по морю. Митя не о голове своей тревожится, морем бредит. На море ему ничто не страшно. Если Никитка не обманул — все сбудется. А коль обманул…» Об этом и думать не хочется. Барма сомневался, что клад уцелел, но спутников своих не тревожил. Хлюпая по намокшему снегу, чему-то рассеянно улыбался.

— Как там Дунюшка наша? — Митя шагал за братом след в след. Шагал размашисто — брызги во все стороны: моряк он и есть моряк.

— Не боле тебя знаю, — насупился Барма. Сердце было неспокойно. Юшков в узилище, Пинелли не только ее — себя защитить не сможет. Куда легче и спокойней было бы, если б Дуня сидела в санях рядом с Дашей. Что теперь с нею? На воле или в темницу брошена?

— Быстрее! Быстрее! — заторопил Барма спутников. Пропустив вперед брата, махнул в сторону и выше пояса провалился в снег. Под снегом — полна воды — канава.

— Вот и купель… окрестился, — зуб на зуб не попадая, смеялся Барма.

Даша тревожилась:

— Испростынешь! Лезь ко мне, грейся.

Барма, ни перед кем не робевший, смутился, упрямо замотал головой. Давно ли из озорства в тереме светлухинском, обозлившись на своевольную княжну, при ней, при слугах чуть не сдернул с себя порты. Теперь вот сесть рядом не смеет. Не потому ль, что тогда не любил, причислял ее к ненавистному чванному боярству? Между прошлым и настоящим — пропасть. Своя Даша стала: не княжна — товарищ.

Остановились. Натаскав сушняку, Митя занялся костром. Озябшие руки не слушались: где-то обронил перчатки.

— Эх ты, неумеха! — Даша выскочила из возка, кинув свою шубу Барме. — Сними с себя все, завернись. Я не гляжу.

Кирша еще и лошадей не выпряг, а костер уж потрескивал. Поставили в чугунке мясо, купленное в окраинной лавчонке, парил закаменевший хлеб. Даша, укутав Барму шубой, развешивала на ветках его порты, исподнее. Митя грел за пазухой пузырек с чернилами, вострил перо.

«На пути к Чаг-озеру, — записал по въевшейся с давних пор привычке, — Тима по самый пупок вымок. Разбили бивуак».

Больше писать было не о чем. Сунув тетрадку за пояс, аккуратно заткнул чернильницу, попытался определить место нахождения. Что определять-то: в двух днях от столицы. Ель, под которой устроились, задымила, уронив в костер ком смешанного с хвоей снега. Снег зашипел, растаял, поднялся синим облачком.

— Чо хоть записываешь? — любопытствовал Барма, отодвигаясь от Даши, которая «нечаянно» прижималась к нему.

— Разное, — нехотя отозвался моряк, потуже затягивая пояс.

— Почитал бы, ежели не крамола, — донимал брат. — Поди, на царицу замышляешь?

— Нужна она мне, твоя царица! — пробурчал Митя, не выносивший насмешек.

— Может, на нас донос пишешь? За фискальство ноне платят щедро.

Митя не вытерпел, съездил брата по уху. Тот выпал из шубы.

— Охо-хо-хо! — затряслась от хохота Дарья Борисовна, прикрыв неплотно сжатыми пальцами глаза: «На каменных голых мужиков смотрю, что ж на живого не поглядеть? Мой ведь…»

— Я те, вот я те щас, — обозлился Барма на брата, догадываясь, что Даша за ним подсматривает. Запахнув шубу, кинулся на Митю, но шуба вновь спала.

— Стыд-то какой! Ох, стыдобушка-а! — изображала смущение Дарья Борисовна, руки ж от глаз убрала.

— Стыдно, дак отвернись, — сердито посоветовал Барма, натягивая недосохшие порты. — Чо уставилась?

— Мое же, потому и смотрю. Привыкаю, — ответила княжна с улыбкой.

— Не твое пока, — проворчал Барма и тут же пожалел о сказанном.

— Чье же? Ну, сказывай! — топнув ногою, потребовала Даша.

Барма молчал. Глядел на клочковатое сизое облачко. Над тем облаком гуляло бледное солнце; дымилась разопревшая от огня ель; ломая гнев свой, примирительно улыбалась Даша, и нетерпеливо покусывал ус моряк. К морю, к морю!